Развеянный свет. Часть 5 & Эпилог

Новая страна встретила Машу приветливо. Первую неделю она жила в семье дальней родственницы — двоюродной сестры ее бабушки, вышедшей замуж за местного после войны, но потом переехала в предоставленную ей комнату в общежитии. Ее соседка Санем приехала из Ирана и училась уже третий год.

‒ На более известный университет родителям денег не хватило, ‒ откровенно объяснила она.

В противовес Машиным представлениям о скромных и тихих персидских женщинах, Санем была бойкой, языкастой и до ужаса прямой. За словом в карман не лезла и говорила сразу все, что думает. Она уже неплохо освоилась в городе, даже немного научилась говорить, но с Машей и друзьями из универа — такими же иностранными студентами — разговаривала по английски.

‒ Тут не так и плохо. Бедновато, конечно, и погода по большей части отвратительная, но все же Европа, есть свои плюсы, — с уверенностью знатока вещала она. ‒ Молодежь вся хорошо говорит по английски, так что не пропадешь!

Как Маша успела убедиться, если местные и не понимали ее английский, то почти всегда можно было перейти на русский, который в городе был тоже широко распространен. Интонации и некоторые выражения звучали для нее странно, но в целом жители были очень доброжелательны и дружелюбны.

Погода тоже пока радовала, золотая осень только начиналась, а море, до которого меньше чем за полчаса можно было добраться на электричке, влюбило Машу в себя мгновенно и навсегда. Каждые выходные она стремилась хоть раз съездить на взморье, выходя на разных станциях, наслаждаясь влажным, соленым ветром, сероватым простором, густым сосновым духом дюнных лесов, поражаясь, каким разным могло оно быть в зависимости от времени дня, погоды и даже ее настроения — будто чувствуя, сопереживая ей, своим неумолкаемым рокотом смывая невзгоды.

В рабочие дни для прогулок времени почти не оставалось. Учебой их загрузили по самые уши. Маша, всегда бывшая чрезвычайно организованной и работоспособной, и то порой начинала паниковать от объема и интенсивности курсов. Вечерами сидела в библиотеке, с лаптопом почти спала в обнимку. А кроме учебы нужно было время, чтобы покупать продукты, готовить на маленькой кухоньке, что была одна на блок из четырех комнат, стирать, убираться. Привыкшей жить на всем готовом девушке приходилось нелегко, но она даже радовалась такой тотальной загрузке, которая не оставляла времени для грустных мыслей и душевных терзаний.

Уезжала она из дома с тяжелым сердцем, до последнего дня сомневалась, правильно ли поступила. В начале очень винила себя, переживала, что предала его доверие, потом стала злиться и обижаться на Германа, который полностью ее игнорировал. Он не ответил ни на одно ее сообщение, не поднимал трубку, когда она звонила, и даже заставил ее пройти через унижение, почувствовать себя чуть ли не грабителем, когда ее ключ больше не подошел к замку его двери.

Как он мог так просто вычеркнуть ее из своей жизни? Словно это время, проведенное вместе, ничего не значило? И именно тогда, когда ей больше всего нужны были поддержка, понимание, совет. Прояви он хоть толику сочувствия, она бы плюнула на все и осталась с ним, наверняка была бы счастлива и так. Но он закрылся в своем гробовом молчании и никак не реагировал на ее попытки связаться с ним, объясниться. Злость вскоре сменилась скорбью и разочарованием — Маша вдруг поняла, что он не мог любить ее также как она его, иначе бы так себя не вел. Да, наверное, привязался, дорожил, как подходившей ему по темпераменту любовницей, но не больше... Иначе бы не воспользовался единственным поводом, чтобы расстаться с ней так жестоко и бесповоротно.

Сердце при воспоминании об их последней встрече еще саднило. Через несколько недель после ссоры, отчаявшись, она ждала его возле дома. Когда он приехал, бросилась в объятия, захлебываясь слезами. На мгновение даже показалось, что ответил, отчаянно прижал к себе, но тут же оттолкнул, холодно велев уезжать домой.

Маша собрала остатки гордости, вскинула голову и ушла. Больше не звонила и не писала. Лишь в день отъезда написала короткое ″прощай″, что так и осталось без ответа.

Студенческая жизнь затянула девушку водоворотом. Помимо естественного перехода из размеренной, упорядоченной школьной рутины к студенческому хаосу, когда никто тебя не подгоняет, не проверяет, все на твоей ответственности, еще одним фактором, повышавшим градус ажиотажа, была смесь культур и менталитетов студентов, учившихся на международных направлениях. В Машиной группе была еще одна русскоговорящая девушка из Израиля, но она жила не в общежитии, а у бабушки с дедушкой, также учились несколько иранцев, пакистанцев, индусов и множество арабов и африканцев, как со светлой, так и темной до черноты кожей. Уровень английского, да и вообще его вариации и акценты, были у всех разными, поэтому общение складывалось довольно своеобразно. Все ребята были настолько самобытными, отличными от нее, что уже одно это заставляло постоянно быть в напряжении, не зная, найдет ли понимание та или иная фраза, будет ли понята шутка, или наоборот принята за вызов и оскорбление.

Ближе всего Маша сошлась с двумя сестричками из Эритреи. Они хоть и погодки, но в школу пошли и закончили одновременно. Девушки были обладательницами блестящей, абсолютно чистой, шоколадной кожи и изящных черт лица с тонкими носиками и огромными, влажными глазами — Маше они казались неземными красавицами. Сасна и Надрос были из хорошей семьи, мама была учительницей, отец инженером, но при этом поддерживали очень тесные связи с бедуинским наследием, часто путешествовали по пустыне, соблюдали древние традиции. У Маши в голове не укладывалось, как современное образование могло мирно соседствовать с примитивным укладом жизни, но для большинства ее одногруппников это было нормой, к которой они привыкли.

Жили почти все, за исключением счастливчиков, могущих себе позволить съем квартиры, в одном и том же общежитии, в отдалении от центра, на берегу лесного озерца с детским городком. Так что вечера редко проходили в одиночестве. Маша сперва тяготилась этим постоянным присутствием большого количества людей в личном пространстве, но постепенно научилась абстрагироваться, а когда совсем невмоготу становилось, убегала гулять по лесу или к морю.

Как-то на ноябрьские выходные соседки по блоку решили закатить вечеринку, позвав всех знакомых в уютное кафе в старом городе, из которого они потом шумной толпой отправились в клуб. Тогда Маша и познакомилась с Хасаном Ахмади, он был соотечественником Санем, и уже в этом году должен был закончить образование и вернуться домой, перенимать семейное дело.

Хасан был первым парнем, что проявил к ней настойчивый интерес, играючи преодолев инстинктивное отторжение. Девушка еще не сумела залечить разбитое сердце и новых отношений не искала, полностью сосредоточившись на учебе. Но парень, не будучи навязчивым, был достаточно интересным собеседником, легко и весело рассказывал о себе и вызвался стать Машиным проводником по городу и стране, которые за годы учебы узнал прекрасно.

‒ Не теряй голову, ‒ предупредила Санем, — он тот еще бабник.

Чего-чего, но пускаться во все тяжкие Маша точно не собиралась, тем не менее как-то незаметно для себя все же попала под очарование высокого, смуглого красавца с черными глазами. С ним они обошли все достопримечательности многовекового города, взбирались по бесконечным лестницам засыпанных красно-бурыми листьями холмов национального заповедника, бродили по отвесным берегам северной части залива.

Хасан вел себя как друг, не торопил девушку, не стремился к физическому контакту, давая возможность привыкнуть и узнать поближе. Но однажды предложенная рука, так и продолжала сжимать девичью ладошку, комфортное расстояние между ними становилось все короче, а когда он однажды быстро наклонился, чтобы поцеловать в щеку на прощание, Маша уже не шарахалась, а восприняла это как должное. Она не была настолько наивна и понимала, к чему все идет, умом не видела смысла противиться сближению — Хасан был милым, уверенным, вежливым, но внутренне что-то не пускало, не давало до конца расслабиться — она чувствовала себя несвободной, все еще принадлежащей другому. ‒ Марú, ‒ парень ласково обнимал запрокинутое личико руками и целовал дрожащие веки. Ее имя он произносил на французский манер, с ударением на последнем слоге, совсем не так тягуче-страстно как называл ее Герман — Мэри, моя Мэри. Она больше не его, но тело трепетало от воспоминаний, представляя его руки, его губы.

Когда Хасан расстегнул молнию на ее куртке и полез руками под свитер, Маша не сопротивлялась, но застыла, прислушиваясь к незнакомым ощущениям. Они сидели на заднем сидении машины, тихий, мокрый снежок летел сверху, тут же тая на теплой поверхности капота, желтоватые фонари давали лишь разряженный свет в этой промозглой темноте. Когда, подвезя ее до общежития, Хасан предложил перебраться назад, чтобы поболтать, девушка прекрасно понимала, что одними разговорами дело не закончится. Позволила стянуть с себя верхнюю одежду, подалась на встречу поцелуям. Вроде делала все, что нужно, но не ощущала и доли возбуждения. Хасан уже справился с застежкой ее плотных джинсов, полез рукой вниз, трогая ее там через трусики, другой рукой сжимал грудь. Будь на его месте Герман, Маша уже пылала бы, плавилась от предвкушения, но сейчас ничего не чувствовала. Ей не было неприятно, тело отзывалось на механический импульс, она, кажется, даже кончила, но внутри оставалась звенящая пустота.

Понимая, что парень ждет от нее ответной ласки, наклонилась к его ширинке. Он расстегнул пояс, помог высвободить член, горделиво подрагивающий перед глазами — с темной кожей, узкой головкой. Маша, знавшая в жизни лишь одного мужчину, с недоумением рассматривала его, только задним умом поняв, что в Иране, как и во многих жарких странах, видимо, распространено обрезание. Хасан не дал ей времени долго пребывать в размышлениях, мягко надавил на шею, понукая поскорее взять его в рот. Девушка подчинилась. Вкус тоже был не тот. Она совершала привычные движения губами, языком, глубоко вбирала в горло, парню, судя по усилившейся хватке на ее затылке и двигающимся на встречу бедрам, было приятно, но сама оставалась абсолютно безразличной, будто не она сосала член, умело, как заправская шлюха, позволяя долбить себя в глотку, будто смотрела на это со стороны, как на плохую, лишенную и намека на живые эмоции порнушку, когда абсолютно ясно, что актеры даже не слишком искусно стараются притворяться, и речи нет об удовольствии.

‒ Фух, круто! Ради такого стоило ждать, ‒ удовлетворенно выдыхает Хасан, заправляя член обратно в брюки. — А я думал, что ты девственница.

Маша качает головой. Какое это имеет значение?

Во рту ощущает привкус его спермы, поспешно сглатывает, чувствуя поднимающуюся тошноту.

‒ Поедем ко мне, Марú, продолжим вечер? ‒ просит парень, прижимая ее к себе. Черные глаза с длинными ресницами горят восторгом и предвкушением.

Она мягко отстраняется.

‒ Не сегодня.

Выходит из машины, накидывает капюшон на голову, чтобы уберечься от мерзопакостной сырости, падающей с неба, бежит к подъезду высокого здания общежития. В комнате пусто, Санем еще не пришла. Маша собирает сумку для душа и запирается в ванной, пока не занято. Долго стоит под теплой водой, потом остервенело начинает тереть себя мочалкой, стараясь смыть следы чужих рук с тела. Изнутри поднимается горечь и девушку рвет желчью с пеной, пустой желудок содрогается от спазмов, оставляя ее раздавленной и обессиленной. Чувства, которые было отключились, пока она была с Хасаном, сейчас затопили зловонным потоком стыда, вины и разочарования. Ей было противно думать о том, что она так легко, бездумно сделала. Виски болью разрывала единственная мысль — она изменила Герману!

Вернувшись в комнату, позвонила родителям по скайпу, хотелось поговорить с кем-то, кто знает ее другой — чистой, искренней, любящей. Не той, кто отсасывает нелюбимым мужчинам на задних сиденьях автомобилей...

Папа, поздоровавшись, спросив про учебу, ушел спать, мама же оживленно болтала, рассказывая обо всех новостях. Маша слушала вполуха, не сильно вслушиваясь, просто было приятно слышать родной голос, купаться в доброте материнской любви и безусловном принятии.

‒... говорят, изменили статью, представляешь? До сих пор не могу поверить, что такое возможно! Я так надеялась, что все ошибка! — мама расстроенно причитала, видимо, рассказывая о чем-то неприятном.

‒ Да? ‒ не поняла Маша, ‒ о чем это ты?

‒ Ну я же тебе рассказывала! Девчонка из твоей школы утверждала, что встречалась с ним в прошлом году, когда ей еще 16 не было, а теперь вдобавок поменяла показания, говорит, он ее принудил! Так что его задержали, тут уже подпиской не отделаешься, будет сидеть до суда!

‒ Мам, кого задержали? О ком речь? — Маша чуть не кричала, чувствуя, что душа сжимается от наступающего грозовым фронтом страха, предчувствуя беду.

‒ Да учителя вашего — Германа Сергеича! Разве я тебе не рассказывала? Помнишь, он у вас физику вел? Кошмар какой, как подумаю, что ты к нему на индивидуальные занятия ходила...

Мама продолжала что-то еще говорить, то причитать от жалости и недоверия, то гневно сверкать глазами, что накажут виновного, но Маша уже не слышала. В голове стучало набатом: Герман, ее Герман арестован за сексуальные отношения с несовершеннолетней! И это — не она!

***

Уснуть в ту ночь Маше так и не удалось.

Утром явилась в деканат и оформила отпуск. Ей пошли на встречу, до конца семестра все равно оставалось меньше двух недель, но предупредили, что если она пропустит сессию в январе, то ее стипендию аннулируют.

Маша ни мгновения не сомневалась, что Герман не виновен. Лежа в постели, пялясь в темноту широко открытыми глазами, впервые за месяцы разлуки позволила себе вспомнить о нем, крутила, рассматривала под лупой малейшие воспоминания и понимала — нет, это не он, он на такое неспособен!

Купила билет на ближайший рейс и, никому ничего не объясняя, улетела домой. Хасан писал что-то, звал на свидание, но Маша даже не сочла нужным отвечать.

Дома перепугала маму, когда нежданно-негаданно ворвалась в квартиру.

‒ Машка! Ты что здесь делаешь? Что-то случилось? ‒ всполошилась она.

‒ Мам, ты помнишь мужчину, с которым я встречалась? ‒ с порога спросила девушка, не в силах больше тянуть эту ношу в одиночку. ‒ Это был Герман.

Мать побледнела как полотно, осела на стул, глаза наполнились слезами.

‒ И тебя он тоже?... ‒ вскрикнула, будто пораженная клинком в самое сердце. Не углядела, допустила, чтобы такое случилось с единственной дочерью!

‒ Мам, очнись, ‒ встряхнула ее Маша за плечи, ‒ это неправда! Он этого не делал! Я знаю!

‒ Доченька, от куда ты можешь знать? Когда сама тоже попала в его сети? ‒ беспомощно разрыдалась женщина.

‒ Какие сети, мам! Я сама ему навязалась, как он не сопротивлялся! Неужели ты не понимаешь? Я люблю его! Я должна помочь ему!

Маше пришлось все рассказать. Старалась не вдаваться в детали, краснела, но утаить от матери даже нелицеприятные подробности было сложно. Говорила страстно, преданно, так важно было хоть ее убедить, заставить поверить, тогда была надежда, что поверят и другие.

Мама вытерла слезы, поджала губы.

‒ Не ожидала такого от тебя... я верю, что ты ему веришь, дочь... Но ты была несмышленой девочкой, а он взрослый мужчина... Если для тебя это так важно — действуй! Правда, не знаю, как ты сможешь помочь ему, говорят, свидетельские показания очень серьезные.

‒ Пожалуйста, дай мне несколько дней, не говори папе пока, ‒ взмолилась Маша, понимая, что просит слишком о многом. Мать гневно сверкнула глазами, но кивнула, соглашаясь.

Первым делом Маша узнала, какой адвокат представляет Германа и договорилась о встрече. Чуть ли не с порога, нисколько не смущаясь, заявила, что была любовницей Германа в то время, что якобы он крутил шашни с жертвой, и что может доказать это и подтвердить его алиби, если нужно. Пожилой, лысоватый мужчина слегка неопрятного вида, долго внимательно разглядывал ее, прежде чем что-то сказать, затем тяжело вздохнул, признавая за ней право требовать от него содействия.

‒ Теперь понятно, почему он не хочет защищаться, ‒ с грустной усмешкой произнес он. ‒ Я все гадал, за что он себя наказывает? Ведь показания этой истерички такие хлипкие! А это он не за нее себя винит, а за Вас!

Маша вспыхнула.

‒ Я давно достигла возраста согласия на момент начала наших отношений!

Адвокат хрипло хохотнул, забавляясь ее шапочными познаниями в криминальном производстве и детской горячности, с которой защищала его клиента.

‒ Но ходатайствовать о включении вас в список свидетелей я не буду! Если вскроется, что у него в самом деле были отношения с ученицей, то этим мы только гвозди в крышку его гроба вобьем. Не важно, сколько вам лет было!

Маша в отчаянии задумалась. Ей все казалось таким простым — прийти, все рассказать, взять вину на себя, разоблачить ту неизвестную дуру и все — его освободят.

‒ У вас есть материалы дела? Можно мне посмотреть? ‒ жалобно попросила она. Николай Иосифович кивнул на пустой рабочий стол и подвинул пухлую папку.

Маша провела в кабинете все время до вечера, читая и перечитывая все показания свидетелей. Истица — Кузнецова Дарья Дмитриевна, сейчас ученица 10-ого класса, с тринадцати лет состоит на учете в психо-неврологическом диспансере, лечилась от психозов, депрессии, были суицидальные инциденты. По заключению психиатрического освидетельствования, на данный момент находится в стабильном состоянии, но склонна к лжи и манипуляциям. Гинекологический осмотр подтвердил, что не девственница.

Маша попыталась вспомнить эту девочку. Она, как и большинство старшеклассников, почти не замечала тех, кто был младше ее. Тем не менее, взглянув на фотографию, вспомнила бледную, с постоянно бегающими глазами девушку с длинной светло-русой косой. Сердце пропустило удар — та была того же типажа, что и сама Маша — невысокая, худенькая, с большими глазами навыкате. На миг мелькнула страшная мысль, а что если все правда? И Герман на самом деле педофил, совращающий девочек определенной внешности? Но тут же с гневом отбросила сомнения, вспомнив его благородство, выдержку, любовь к сыну — нет, это не про него! Мир может рушиться, перевернуться с ног на голову, но она ни за что не поверит, что он это сделал.

Было очевидно, что путанные, меняющиеся показания Даши не заслуживали доверия. Но по настоянию ее родителей дело закрутилось. Следователь опросил соседей, подтвердивших, что к Герману ходила молодая девушка с длинными, светлыми волосами и в клетчатой, школьной юбке. Маша закусила губу — все же они были абсолютными профанами в шпионских играх, раз многие видели ее, Машу, когда она приходила к нему.

Но самыми тревожащими были показания бывшей жены Германа, Оксаны, рассказавшей о словах сына, говорившего о девочке Маше, бывшей подругой его папы.

‒ Ребенок же говорит обо мне, называет мое имя! — воскликнула она, прервав рабочую тишину.

Николай Иосифович недовольно оторвался от компьютера, за которым работал. Вот свалилась же ему на голову эта дурочка влюбленная! Жалко парня, конечно, ни за что страдает, но его то возможности тоже не безграничны.

‒ Показания ребенка не могут быть прикреплены к делу. Только показания матери. Но это косвенно может повлиять на решение суда — Маша-Даша — решат, что малыш ослышался.

‒ А нельзя вообще изъять?

‒ Можно было бы. Но в них и много полезного для клиента — о моральном облике, отцовских качествах. К сожалению, свидетеля не вызвать в суд, только письменные показания — те, что есть, — объяснил адвокат.

‒ А почему не вызвать? — удивилась Маша.

‒ Она уехала из России, на пмж к жениху в Новую Зеландию. И мальчика забрала. Как только отца арестовали, подсуетилась, получила разрешение на выезд.

Машу внутренне скрутило от боли. Она представила, каким ударом стало для Германа потерять Марка, в котором он души не чаял. Неудивительно, что он совсем раздавлен, не ищет путей для выхода из сложившейся ситуации.

‒ Постойте, ‒ вспомнила Маша, ‒ Герман до меня встречался с женщиной. Возможно, она сможет как-то помочь?

‒ А! Вероника Степановна Гладкова? Она уже рассказала, что подозреваемый расстался с ней без объяснения причины еще в марте, как раз тогда, по словам Кузнецовой, он стал заставлять ее приходить к нему домой.

Маша схватилась за голову, застонала. Знала же, чувствовала, что он только с ней, что не тот он человек, чтобы гаремы разводить, что ни с кем его не приходится делить, а все равно ревновала, переживала, в какой-то мере так по-детски отомстила, не рассказав сразу правду о полученном предложении из университета.

Адвокат вопросительно посмотрел на девушку.

Маша махнула головой и опять погрузилась в чтение.

Снова и снова вчитывалась в показания Дарьи и что-то ее дергало, что-то было в них не так, но никак не удавалось зацепиться. По словам девочки учитель совращал ее у себя в кабинете после уроков. А потом оставил свой адрес, чтобы она к нему ездила, пригрозив все рассказать, если откажется.

Маша еще раз перечитала — ″в пятницу, 21-его ноября... ″

Вот оно! Стукнула себя ладонью по лбу. Этот тот день, когда они с Юрой остались до самой ночи на факультативе, заканчивая эксперимент с Германом! Девочка не могла знать об этом и солгала!

‒ Если я найду свидетеля, который подтвердит, что 21 ноября, в указанное время первого, якобы, случая насилия, ничего не могло произойти — это поможет? — вскочила она из-за стола, сверкая глазами и сжимая кулаки от лихорадочного напряжения.

‒ Ну... ‒ на лбу адвоката собрались продольные морщины, свидетельствуя о глубоких раздумьях, ‒ не помешает... Если с начала все ложь, кто поручится про остальное?

Маша чуть было не кинулась ему на шею от радости.

‒ Погоди ликовать, ‒ попридержал ее пыл пожилой, умудренный опытом мужчина. ‒ Нам бы еще показания соседки как-то нейтрализовать. Чтобы так уверенно не утверждала, что именно Дашу видела, приходящей к Герману... Есть идеи? ‒ он хитро улыбнулся, поглядывая на девушку.

Маша впервые за эти дни весело засмеялась. Ох, Алевтина Платоновна, заваривайте чай, ждите в гости девушку с русой косой.

‒ Ну что ж... как найдешь свидетеля, звони, попрошу о его допросе, ‒ напутствовал адвокат прощающуюся Машу. — Еще надо бы Веронику спросить, чем черт не шутит, вдруг и у нее есть клетчатая юбка? А то волосы то у нее тоже под описание подходят...

***

Встреча с соседкой Германа прошла как по маслу. Было видно, что блюстительница общественной нравственности сразу узнала Машу, когда девушка позвонила в ее дверь, спросить не знает ли она где Герман.

‒ Я только вернулась, а он на звонки не отвечает, дома нет. Волнуюсь ужасно, ‒ с непритворными слезами на глазах поведала она пожилой, интеллигентной даме.

Та в ответ поохала сочувственно, но промолчала, что знает об аресте Германа Сергеевича. Как Маша и ожидала, предложила пройти в квартиру, выпить чаю. Девушка отказалась, будучи очень расстроенной.

‒ Что-то вы давно не захаживали, дорогая, ‒ любопытно поинтересовалась старушка.

‒ Меня после магистратуры на стажировку за границу пригласили, ‒ не моргнув глазом, солгала Маша, махнув копной светлых кудрей, не прикрытых шапочкой, на прощание.

‒ Постойте, милая, как с вами связаться? ‒ спохватилась Алевтина Платоновна, но Маша уже выбежала из подъезда.

Вторая встреча, что ей предстояла, была гораздо сложнее первой. Нужно было увидеться с Юркой и уговорить его помочь Герману. Когда она позвонила ему, тот не был удивлен, легко согласившись на кофе в центре.

За полгода, что они не виделись, Юра изменился, стал увереннее, спокойнее, заметно подкачался — мышцы плеч так и бугрились под облегающей водолазкой,а в всегда угрюмых глазах появилась какая-то высокомерная наглость. После обмена приветствиями и дежурными вопросами-ответами про учебу и бывших одноклассников, Маша перешла прямо к делу. Коротко описала ситуацию, подозревая, что он в курсе подробностей, и попросила подтвердить, что факультатив по физике 21 ноября прошлого года закончился гораздо позже обычного.

Юра, вальяжно развалившись, внимательно выслушал ее, в глазах промелькнула злобная радость.

‒ Так и знал, что ты за этого извращенца просить будешь.

Маша опешила, не понимая причины его враждебного тона и нарочитой грубости.

‒ Прости? ‒ захлопала она глазами.

‒ Я ведь знаю, что ты с ним трахалась, ‒ нахально заявил парень.

‒ Что? Это не так! Что за глупости, Юра! ‒ попыталась выкрутиться девушка.

‒ Да не кипятись. Я же видел, к кому ты с выпускного ускакала. Быстро сложил два и два. Так что, поделом ему! Тебе то тоже 18 еще не было, ‒ пафосно провозгласил Юра.

‒ Тебя это не касается! ‒ вспылила девушка. Тут же спохватилась, когда он гневно нахмурился. ‒ Прости! Не уходи!

‒ Я не намерен помогать ни ему, ни тебе! ‒ отрезал парень.

‒ Юрочка, пожалуйста, выслушай. Ты ведь не хуже меня знаешь, что все, что наплела эта девчонка — неправда! Я не знаю, зачем ей это, но это не про него! — в отчаянии выкрикнула девушка.

‒ Шалава малолетняя, — согласился Юра, ‒ про нее все парни знали. Видно, зад свой прикрывает или цену набивает, популярности захотелось! Но мне то какая разница? ‒ ощетинился он.

‒ Юра, но Герман же был хорошим учителем. Он реально болел за нас всех. В том числе благодаря ему, ты сейчас там, где есть.

‒ Ага, и благодаря ему, ты трахалась с ним, а не со мной! ‒ взвился парень, заново ощущая горечь пережитой обиды. Ему нисколько не было жалко Германа, пусть помучаются оба теперь!

‒ Юра, прости меня. Я глупая была. Но он то перед тобой ни в чем не виноват! Я ведь не прошу лгать, просто сказать, как есть, помочь невинному человеку, ‒ попыталась надавить на Юрину благородную сторону Маша.

Тот засопел. Все же все еще был неравнодушен к ее слезам, сразу изнутри поднималось желание защищать, оберегать, лелеять.

‒ Маш, это больше года назад было! Кто мне поверит?

Маша возликовала — он почти согласился!

‒ Юрочка, но ты же вел ежедневник, все записывал. Не поверю, что не сохранил!

Парень снова нахохлился. Он и раньше стеснялся этой своей внутренней потребности иметь письменное подтверждение всего пережитого, только Маша об этом и знала, а теперь сама же просит раскрыть эту слабость, чтобы помочь ее любовнику!

‒ Допустим... ‒ с нажимом произнес он. ‒ Допустим, сохранил. Допустим, дам показания. Что мне с этого будет?

Маша заглянула в побледневшее, жесткое лицо и вздрогнула, настолько явно в нем читались хищный, мужской голод и желание обладания. Она не знала его таким. В тот вечер год назад, когда он чуть ее не изнасиловал, эта нужда накрыла его впервые, заставив потерять контроль. Теперь он заматерел, прекрасно понимал, чего хочет, и явно знал, как этого добиться.

Сглотнула, вдруг испугавшись.

‒ Если хочешь... я пересплю с тобой, ‒ вымолвила чуть слышно, опустив голову, стыдясь посмотреть на него и показать свой страх.

‒ Я хочу по-настоящему, Маша, ‒ потребовал он, больно сжимая ее протянутые через столик ладошки, ‒ без притворства. Не строя из себя жертву, закрыв глаза и раздвинув ноги, поняла?

Кивнула. По розовым щекам пробежали серебристые дорожки слез.

‒ Ты будешь только со мной, без всяких фантазий о нем! ‒ продолжал давить Юра, не замечая, что она уже полностью в его власти. ‒ Как тогда в школе, когда ты хотела меня, а не его! Иначе, пусть он сгниет за решеткой! Мне пофиг! Знаешь, что там делают с насильниками? Не хочешь для него такого? Согласна?

Маша все ниже и ниже склоняла голову под уничижительными словами. Он знал ее слабое место, знал, что она все сделает, чтобы спасти любимого. Пусть не для себя, но он будет жить свободным, с именем, очищенным от мерзких подозрений. У них все равно нет шансов. Он ее не любил, легко отпустил тогда летом, а уж обратно, побывавшую в руках других мужчин, все равно не примет.

‒ Хорошо. Я согласна. Только помоги ему.

***

Они договорились, что Юра снимет комнату в гостинице и пришлет ей адрес. Он, видимо, боясь, что она передумает, прислал сообщение уже на следующее утро, что ждет ее в 3 часа по такому-то адресу, номер 4Б.

Маша сказала родителям, что вечером встречается с одноклассниками и вернется поздно. Мама настороженно посмотрела и одними губами прошептала — ″один день″. Время подходило к концу, завтра Машка обещала все рассказать отцу. Пока он пребывал в неведении, считая, что просто дочь, как лучшая студентка, закончила семестр раньше. Нет, папа, конечно, ничего ей не сделает, будет метать гром и молнии, потом простит. Но после этого лгать и убегать втихаря она уже не сможет, слишком страшно потерять и его любовь и доверие.

Прежде чем отправляться в отель, позвонила Николаю Иосифовичу и назвала имя, телефон и адрес Юры, обрисовав привычку парня вести скрупулезные записи обо всем на свете.

‒ Что ж, неплохо. Я потребую его вызова. Посмотрим, к чему это приведет. Суд назначен на 29 декабря... Да, кстати, соседка отозвала показания, заявила, что приходившая к Герману девушка точно не Кузнецова. Хорошая работа, коллега, ‒ одобрительно пошутил он.

Маша положила трубку. До дня суда еще столько времени! Как он там? Один, в застенках, среди преступников? Душа заболела. Захотелось снова позвонить адвокату, попросить о встрече, но передумала — что она ему скажет? Снова будет навязываться со своей любовью? Ей не нужна его жалость.воздуха. Повалил на кровать, сразу коленом раздвигая ей ноги, заставляя распахиваться ему на встречу. Не заботясь застежкой, стянул лифчик наверх, оголив грудь, впиваясь губами и зубами в соски, сжимая до боли, пока Маша не начала вскрикивать от каждого неумолимого укуса, сама не поняв как, но начиная возбуждаться, загораясь от его неудержимой, примитивной ярости. Нетерпеливые руки парня потянулись вниз, схватились за резинку трусиков и быстро стянули их, высоко приподнимая ноги девушки, чтобы сразу снова широко развести их, подхватить ладонями под бедра, приподнимая аккуратную, обнаженную киску к жаждущим губам. Он обрушился на нее как ураган, без жалости, без сомнений, неумело, но с первобытной страстью, ведомый лишь инстинктом. Маша лихорадочно металась по постели, не понимая, что происходит. Думала, будет оставаться прохладно-безразличной, как с Хасаном, что придется изображать возбуждение, страсть, наслаждение. Но этого и в помине не было — он каким-то образом повел ее за собой, сметая все ее заслоны, которыми она огородила душу. За считанные минуты довел ее до края и беспощадно сбросил в пропасть, наслаждаясь ее криками, ритмично подергивающимся под его пальцами и языком лоне, ароматной росой, которую она щедро изливала.

‒ Машка, — зачарованно шептал, наблюдая за ее лицом, изменившимся до неузнаваемости в оргазме. Она была с ним здесь и сейчас. В ее голове, ее душе, ее крови был только он. Это он сделал с ней и никто другой. Торжество пузырилось в крови, заводя сильнее алкоголя.

А потом она вдруг разрыдалась. Заплакала взахлеб, как ребенок. От слишком ярко пережитых эмоций, от слишком сильного наслаждения, от слишком острого осознания предательства собственного, падкого на кайф, тела.

Она могла простить себе Хасана, ей было все равно, сердца ее он не затронул, но как простить себе это?

‒ Маша, Машенька, ‒ обнимал Юра, поглаживая по плечам, волосам, спине, не в силах вынести ее неприкрытого, оголенного горя. ‒ Не плачь, солнышко, все будет хорошо. Я тебя не трону, не бойся.

‒ Нет, ‒ хлюпает носом Машка, в панике поднимая покрасневшие, заплаканные глаза, ‒ у нас уговор!

Пытается успокоиться, прижимается к нему, суматошно гладит, ощущая твердую выпуклость в паху. Он хочет ее! Не сможет отказаться от сделки.

‒ Дура. Какая же ты дура, Машка, ‒ беззлобно смеется Юра, отодвигаясь от нее. Встает, одевается.

Маша смотрит растерянно. Неловко натягивает на себя простыню, вдруг смутившись наготы.

‒ Я дам показания, Маш. Как договаривались. Ты ничего мне не должна. Мы в расчете.

Разворачивается и, удовлетворенно насвистывая, выходит из комнаты, оставив Машу плакать, раздавленную его силой и собственной слабостью.

***

Недели до суда тянутся бесконечно долго. Машу не трогает вся предновогодняя суета, она сидит в родительской квартире, в своей детской комнате и может только молиться. Как и договаривалась с матерью, рассказала все отцу, после чего тот перестал с ней разговаривать. Его разочарование можно было ложкой есть, так густо, тяжелым слоем липкой пыли, осело оно в комнатах. Мама тоже все больше отмалчивалась, в какой-то мере понимая, но и по-матерински считая себя ответственной за необдуманные поступки дочери, страдая вместе с ней.

Маша изредка встречалась с подружками, но была слишком подавлена, чтобы разделить их веселье. Катька по большому секрету рассказала, что ее Ванечка сделал ей предложение, и они собираются пожениться в начале лета. Маша искренне была за нее рада, но сердце сжалось — от собственной неуемной тоски и одиночества.

В день суда просит Николая Иосифовича провести ее в зал. Там прячется в уголке, тихонько наблюдая за происходящим. Адвокат, сбросивший свою уныло-затрапезную маску, показал себя настоящим профессионалом, лихо оперируя имеющимися фактами. Девочка в очередной раз запуталась в показаниях и разрыдалась, отрицая все сказанное. Дальнейшее было больше похоже на фарс. Немногие свидетели быстро отвечали на четкие вопросы, лишь добавляя ощущения абсурдности ситуации. Как правоохранительные органы вообще могли возбудить уголовное дело на таких шатких основаниях? Судья вынес оправдательный приговор и посоветовал родителям Даши всерьез заняться ментальным здоровьем дочери.

Герман, похудевший, осунувшийся, с синяками под измученными, серыми глазами выслушал заключение суда без особой радости. Из-за прихоти взбалмошной девчонки его жизнь была разбита вдребезги — он потерял работу, репутацию, друзей, многие никогда не поверят, что дыма без огня не бывает, а, главное, самое дорогое — сына. Безразлично окинул глазами полный народа зал, Маша втянула голову в плечи, но он ее не заметил, пожал руку адвокату и с достоинством направился к выходу.

***

Маша уже почти смирилась с мыслью, что это была их последняя встреча, когда на утро 31-его курьер позвонил в дверь и вручил ей большую, продолговатую коробку. В ней был букет белых садовых ромашек с крупными, мясистыми головками. Холодным, зимним днем они выглядели еще более дико, чем ко всему привычные розы. В карточке было всего два слова — ″спасибо, Мэри″.

Ладони вмиг похолодели, сердце заколотилось пойманной птичкой. Он вспомнил о ней! Не забыл! Суматошные мысли прервало пипиканье телефона. Сообщение пришло с незнакомого номера — ″пообедаешь со мной? ″

Маша, волнуясь, с трудом попадая пальцами по кнопкам, быстро написала — ″да. где? ″

Прислал адрес уютной кофейни недалеко от ее дома — безопасно, никакой интимности, у всех на виду.

‒ Мам, я выйду, прогуляюсь? ‒ спрашивает у матери, занимающейся нарезкой новогодних салатов под просмотр нестареющей Иронии Судьбы. Родители идут на празднование Нового Года к друзьям, но папа даже больше любит 1-ое января, когда можно открыть холодильник, набитый разносолами, и вальяжно проваляться ведь день у телевизора, не думая о готовке, тем более с его желудком, он все равно мало чем сможет позволить себе полакомиться в гостях.

Мама внимательно всматривается в дочь — в ее лихорадочно горящие щеки, сияющие глаза, нервно искусанные губы. Безнадежно вздыхает, все поняв, и ничего не говоря, крепко прижимает к груди. Пусть у нее все наладится! Сердце разрывается от боли за нее.

‒ Позвони, если что, ‒ тихо просит.

Машка вспыхивает от надежды, что скрываются за этими словами. Пытается обуздать себя, что его приглашение ничего не значит, но получается плохо, голова уже полна яркими, горячими образами, бросающими в пот.

Запыхавшаяся, взволнованная влетает в кафе на пятнадцать минут раньше оговоренного времени. Герман уже ждет.

При виде нее встает, чопорно отодвигает для нее стул, приветливо улыбается, как чужой.

‒ Зд