Развеянный свет. Часть 4

Начало лета. Июнь. Раньше, ужасно давно, когда Машка была маленькой, она больше всего любила это время года. После окончания школы ее отправляли на лето в деревню к бабушке. Там их собиралась целая ватага — двоюродных, троюродных братьев и сестер, соседских ребят — как деревенских, так и таких же как она — гордо задирающих нос городских. Играли целыми днями, носились по полям, прятались от грозного деда Максима, а когда звали, с энтузиазмом шли помогать взрослым в поле. С тех пор, наверное, запах свежей, подсыхающей на ярком солнце травы был для нее самым любимым, ассоциировался со свободой, неудержимым счастьем, был квинтэссенцией самой жизни.

Сейчас из широко открытого окна доносился призрачный запах, напомнивший те годы. Газонная трава — это не луговое сено, она пахнет иначе, пропитавшись выхлопной гарью бензокосилки. Бабушка умерла три года назад, дом в деревне продали, а новые хозяева снесли, огородив участок забором и отгрохав усадьбу. Ничего не осталось, что напоминало бы о том времени.

Машка тяжело вздохнула. Детство пролетело как миг.

‒ О чем так грустно вздыхаешь? ‒ спросил Герман, заходя в комнату после душа. Маша уютно устроилась в кресле, разложив книги и тетради веером вокруг. Завтра последний экзамен, в пятницу выпускной, бег времени неумолим.

‒ Вспомнила бабушку, деревню, ‒ снова вздохнув, ответила, с интересом разглядывая поблескивающие капельки, запутавшиеся в волосках у него на груди и стекающие ниже к опоясанным полотенцем бедрам.

Герман, заметив ее взгляд, сделал страшные глаза.

Машка хихикнула.

Какую бы грозную гримасу он не строил, она уже точно знала, что надо смотреть не в лицо, а ниже, если хочет ответа. А там явно были не против ее игривых мыслей.

‒ Как здорово было быть ребенком, ‒ с ностальгией добавила Маша.

Герман усмехнулся — недалеко ушла! Восемнадцать то исполнится только через пару недель, в начале июля.

‒ А каким ты был в детстве? ‒ любопытно спросила, все же намеренная продолжить разговор, не замечая, что Герман закрывает окно, явно намереваясь поддаться давлению низов. ‒ Марек похож на тебя?

‒ Нет, он больше на деда, Оксаниного отца похож, ‒ все же ответил, присаживаясь в кресло напротив. ‒ Я был ужасным хулиганом, а он очень послушный.

‒ Ты? Сочиняешь! ‒ засмеялась Маша.

‒ Честно! Родители со мной покоя не знали. Что я только не вытворял, в школу как на работу ходили.

‒ Ужас! Расскажи что-нибудь! — попросила девушка.

‒ Ну, однажды, во всем районе воду отключили, а мы с пацанами пролезли в школу через подвальное окно и открутили все краны. — Машка от восхищения и ужаса прикрыла рот ладошкой, живо представляя продолжение. ‒ Были выходные. Воду включили в воскресенье. А в понедельник нам в школу уже не пришлось идти, сама понимаешь, ‒ с улыбкой и немного смущаясь рассказал Герман.

‒ И? Вас поймали? ‒ широко открытые глаза горят восторгом, словно он ей о вручении Нобелевской премии рассказывает.

‒ Не, повезло. Тогда камеры еще везде не были понаставлены. Но до сих пор стыдно.

‒ Как ты после такого таким серьезным стал? ‒ не унимается девушка.

‒ Кто серьезный? Я? ‒ мужчина строит шутовские рожи, наслаждаясь ее заливистым смехом. ‒ Ты меня с кем-то путаешь!

‒ Как тебя только в школу взяли работать, ‒ давится смехом Маша.

‒ А! Ну это случайность! После армии да универа было уже все равно куда. Если б знал, что на меня хорошенькие старшеклассницы вешаться будут, раньше пошел бы.

‒ Герман! ‒ фыркает Машка, ‒ Перестань! У меня живот уже болит от смеха!

‒ Где болит? — в притворном волнении вскакивает мужчина, — покажи, давай подую!

На Маше легкое летнее платье до колен на шлеечках, которое он ловко задирает ей чуть не до ушей, обдавая живот горячим дыханием. Девушка продолжает смеяться — от щекотки, его дурашливого настроения, от счастья, что с ним может быть так легко и весело.

Как бы непринужденно он об этом не рассказывал, она, сопоставляя части его историй по крупинкам, поняла, что он, в отличие от нее, как сыр в масле не катался. Родители — инженеры на заводе, по которым очень болезненно ударили Перестройка и развал Союза, когда срочно пришлось переучиваться, осваивать новые, гораздо менее престижные профессии. После районной, а не элитной как у нее, школы, сразу пошел в армию, потом взялся за ум, поступил в университет, халтурил на стройках. Долго проработал там же на кафедре, занимался разработкой какого-то проекта для мин-обороны, а как финансирование закрыли, пошел учительствовать. И сейчас, после истории с ней, мотается за сотню километров на работу на АЭС, не жалея себя ни на мгновение. Маша каждый раз волнуется, как он доедет до дома, уставший после смены, а он поспит пару часов и снова полон энергии и сил.

Вот и сейчас ″лечение″ ее уже явно приняло совсем другой оборот. Они не виделись три дня — то у нее экзамен, то его родительский день с Марком, то работа, девушка ужасно соскучилась.

‒ Моя девочка, — шепчет Герман, просовывая руки под нее и стягивая трусики. Маша снимает через голову мешающееся платье, порывается встать. ‒ Посиди так, — просит, подтягивая к краю кресла и разводя ножки в стороны.

Это на самом деле стало их фишкой. То ли благодаря Машкиной физиологии, то ли из-за того, что для нее на всю жизнь теперь эта поза была неразрывно связанна с оргазмом, но кончала она в ней так стремительно и ярко, что заливала все вокруг. В первый раз, когда это произошло, испугалась, жутко смутилась, Герман же поржал, что мол, сама хотела сквирта. Жидкость выделялась не часто и особо не влияла на силу ощущений, но предугадать и как-то это контролировать Маша не умела, так что оставалось полагаться на Германа, дарившего ей оргазм при любом раскладе.

Вот и сейчас долго дразнил ее, удерживая на краю, пока она не стала умолять дать ей кончить.

Потом, все еще трепещущую и содрогающуюся от пробегающих по телу волн, перевернул, стянув с кресла и поставив на колени, вошел одним мощным рывком, вырвав протяжный стон. После пережитого экстаза ее влагалище становилось очень узким, сжимало его до болезненности, сводя с ума.

Маша сладко, ненасытно постанывает, лежа грудью в кресле, распущенные волосы рассыпались по узкой спине, спадают на пол, танцуя танго с просочившимися сквозь занавески солнечными лучами в такт ходящему ходуном телу хозяйки. Тянет руки вниз, там где сливаются их тела, гладит пальчиками, обхватывает выскальзывающий член, приподнимает, перекатывает тяжелые шары в мошонке.

Внезапно резко дергается, соскакивая с него, и тут же, удерживая член рукой, направляет его чуть выше, двигаясь на встречу своей круглой попкой. Герман быстро перехватывает контроль обратно, шлепая по шаловливым ручкам, ладонями обхватывает бедра девушки, удерживая на месте и снова входит во влажную, горячую пещерку, не давая ей больше своевольничать. За несколько минут доводит обоих до конца.

Стянув и отбросив использованную резинку, приподнимает очумевшую, на расползающихся ногах Машу и разваливается в кресле, усадив ее к себе на колени, покачивая в кольце рук, пока она приходит в себя. От расслабления тянет в сон. Маша было вскакивает — ″я окошко только открою″ — но он удерживает.

‒ И что это такое было, Мария Александровна? — строго спрашивает, ловя смущенный взгляд. Девушка отворачивается, краснеет, значит, неслучайно, понимала, что делает. — Эх, будь я твоими родителями, давно бы тебе все доступы к порнушке перекрыл, ‒ бессильно вздыхает.

‒ Ну, между прочим, кроме видео еще и рассказы есть, ‒ не очень раскаиваясь, оправдывается Машка, — кому какое дело, что я читаю?

‒ Меня ты о прочитанном решила поставить в известность очень оригинальным способом...

Маша занервничала, заглядывая в глаза. На самом деле рассердился или снова дразнит?

‒ Ты против? ‒ смущенно спрашивает. ‒ Я хотела сюрприз сделать.

‒ Ты его сделала, не сомневайся. До сих пор в шоке, что с ним делать.

Девушка побледнела, поникла, губки задрожали, сложившись бантиком.

Герман иронично приподнял бровь — его на мякине уже не проведешь! За месяцы их тесного общения он хорошо усвоил, что в этом тихом омуте еще те черти водятся! Так что нефиг теперь из себя оскорбленную невинность строить.

‒ Маш... зачем это тебе? ‒ пытается разобраться, что творится в этой светлой головке.

Приподнимает личико, смотрит пристально, открыто, честно.

‒ Хочу, чтобы ты везде первым был...

Герман мученически стонет, чмокая в нос. Блин, Набоков все же разбирался в девочках-подростках гораздо лучше него! У его персональной Лолиты, слава Богу, хоть не столь юной, тоже огромные тараканы в голове.

‒ Кто же этим так занимается? С наскока, без подготовки? Ты вообще представляешь, что это больно? Или в твоих рассказах о таком не пишут?

Машка кусает губки под его гневной отповедью. Конечно, знает, просто не придумала, как по другому попросить попробовать.

‒ Тебе это очень неприятно? ‒ ставит в тупик прямым вопросом.

‒ Нет, ‒ Герман теряется. Да он и так растлитель малолетних, ему страшно и подумать еще и в этом направлении.

‒ А почему тогда? — робко спрашивает так, словно конфетку просит, а не заняться с ней анальным сексом!

‒ Маш, куда ты так спешишь? ‒ уже сдаваясь, спрашивает Герман.

Пожимает голыми плечиками — почему нет?

‒ Это разве плохо?

‒ Нет...

″Но я чувствую себя от этого еще старше! Мне не угнаться за тобой! ″ — думает про себя, не высказывая мысль вслух, не желая еще больше подчеркивать их разницу в возрасте.

‒ Так мы попробуем? ‒ нетерпеливо ерзает у него на коленях Маша. Его член, воодушевленный темой беседы, с интересом вздымает было поникшую голову.

‒ Прямо сейчас? ‒ Герман прищуривает глаза, смотрит нарочито кровожадно, стараясь напугать.

Не срабатывает. Машка расплывается в белозубой улыбке. Успела изучить его с потрохами, маленькая развратница!

‒ Не обязательно. Он к таким подвигам еще не готов, ‒ поддразнивает в ответ, кивая головой вниз.

‒ Хм... Я бы на твоем месте не был так уверен в безопасности твоей попки на сегодня, — грозно вещает Герман, хватая плутовку поперек талии, — отодрать можно разными способами! — громко шлепает, слушая заливистый, счастливый визг. Только что чуть не плакала от обиды, а тут уже смеется от радости, что пообещали желаемое. Избалованный ребенок, привыкший получать все, что пожелает. А уж им то крутить научилась с легкостью...

‒ Герман, ‒ ловко переворачивается, крепко обнимает, обожающе заглядывая в нахмуренное лицо, ‒ а ты раньше занимался аналом?

О! Какие мы слова, однако, знаем!

‒ Допустим, ‒ с восхищением рассматривает лукавую мордочку — что то еще она выдаст?

‒ То есть ты знаешь, как надо? ‒ уточняет негодница.

‒ Уж разберусь, поверь.

Доверчиво кивает, целуя в губы. Потом сползает вниз и устраивается на полу, между его ног, протягивая нежные ручки к уже соскучившемуся по ней предателю. Благодарность за еще несовершенную анальную дефлорацию превосходит все его ожидания.

Все же она всегда была слишком прилежной ученицей...

***

Последний экзамен Маша ожидаемо сдает без сучка, без задоринки. Мама, долго пристававшая к ней, чтобы купить платье для выпускного, все же уговаривает пройтись по магазинам. Покупают очень красивое салатово-зеленое платье без рукавов, облегающее стан плотной блестящей тканью и струящееся прямыми, элегантными линиями до пола. Маше оно очень нравится, в нем она себя чувствует очень взрослой, элегантной, красивой.

‒ Ну что, сказала уже своему мальчику, что скоро уезжаешь? ‒ притворно безразлично спрашивает мама, убирая легкий шарфик за спину и подкалывая волосы наверх в подобие праздничной прически.

‒ Нет... — Машка тут же краснеет, спохватывается, ‒ о чем ты, мам? Нет у меня никакого мальчика!

‒ Ну нет, так нет. Смотри сама. Только к кому же ты тогда бегаешь постоянно?

‒ Мы с Катькой все время вместе занимаемся! — пытается изобразить праведное возмущение Маша.

‒ Ага. Катька сама у своего Ванечки чуть не ночует. Ты у нее дома без нее занимаешься? Атмосфера располагает?

Машка понимает, что попалась с потрохами. Мать наверняка недавно с Катькиной мамой — Людой пересекалась, они давно приятельствовали, от кого она еще могла узнать про Катькину безумную любовь со студентом-второкурсником? Маша сама виновата, если бы почаще бывала дома, знала бы, а так, пропала вся ее конспирация.

‒ Мам, не надо, ‒ виновато просит.

‒ А я разве что-то говорю против? ‒ усмехается мать. ‒ Но это ты отцу можешь песни петь. Мне, главное, уверенность, что предохраняться вы не забываете!

‒ Ма-ма! ‒ вспыхивает Маша.

‒ Все. Поняла. Отстала, ‒ идет на попятную мать. ‒ Но ты все же ему скажи, а то еще один неприкаянный будет бродить под нашими окнами. В компанию к Юре.

Машка насуплено молчит. Как быстро мать вывела ее на чистую воду!

‒ Он не из школы... ‒ коряво пытается объясниться. Мама выразительно молчит, типа — это и так понятно было. ‒ Я люблю его, мамочка, не знаю, как сказать...

Глаза наполняются слезами, Маша всхлипывает и с облегчением падает в душистые материнские объятия, как в детстве, ища в ней утешения.

‒ Зайка моя, солнышко мое ненаглядное, Машунечка, конфетка моя шоколадная, ‒ мать шепчет нежные глупости, поглаживая по голове рыдающую взрослую дочь, ‒ бедная моя большая девочка...

Ее поддержка и понимание как бальзам для Машиного сердца. Она уже извелась за последние недели, не зная, что делать, успокаиваясь и забывая обо всем только рядом с Германом. В теории, они просто любовники, у нее нет никаких обязательств перед ним, но что делать, если сердцу плевать на это? Не уезжать, остаться с ним? Но кто она для него? Уехать, расстаться, забыть, как прекрасный, чистый, детский сон? Но как?

‒ Ты со всем разберешься, доченька, — шепчет мама. ‒ Мы с папой тебя поддержим, что бы ты не решила.

С благодарностью всхлипывает на материнской груди, понемногу успокаиваясь — ей придется разобраться. Но не сейчас. Пока еще слишком страшно задать ему тот, самый важный вопрос.

***

Выпускной для Маши проходит как в тумане. Она уже от души наревелась на Последнем Звонке, прощаясь с учителями, размеренной, понятной школьной жизнью, сейчас же больше переживала о том, что будет, а не о том, что ушло. Родители выпускников искрились радостью, светились улыбками, сами же выпускники только начинали осознавать вдруг обретенную свободу, впадая в эйфорию, но еще не осознавая всей ответственности, всех трудностей взрослой жизни, что ждала их за порогом.

Среди учителей Маша с замиранием сердца увидела Германа. Он с гордостью смотрел на нее. Душа девушки наполнилось радостью — ведь он пришел ради нее, вряд ли бы иначе согласился.

Как только торжественная часть вечера и банкет с родителями закончились, взрослые, раздавая последние благодарности учителям, стали расходиться по домам, оставляя выпускников гулять до утра. Маша на волне всеобщего ажиотажа планировала тоже тихонько убежать, чтобы с свою очередь провести бессонную ночь — впервые оставаясь у Германа, не страшась, что ее будут искать, но дорогу ей внезапно преградил Юра.

‒ Маш, ты что, уходишь уже? — подозрительно спросил он.

‒ Нет. Дома кое-что забыла. Папа сейчас подойдет, принесет, ‒ соврала она, пытаясь отвязаться.

‒ Так твои только ушли. Я видел, болтали с Германом Сергеичем на выходе. Не успеют так быстро обернуться.

‒ Ну ладно... ‒ О чем он мог разговаривать с ее родителями?

‒ Пока ждешь, пойдем, потанцуем, ‒ предложил парень.

Маша проворно отдернула руку. Юра болезненно скривился.

‒ Ты все еще злишься на меня?

‒ Нет, ‒ вынуждена была признать девушка. Она и забыть забыла о нем, какие там обиды?

‒ Тогда, потанцуй со мной, ‒ вновь попросил парень, ‒ один танец, у тебя есть время. Я же тебе не укушу. Маша, не придумав повода отказать, вынуждена была согласиться. На танцполе уже кружилось множество красивых, сияющих парочек — девочки в разноцветных платьях, с макияжем и вечерними прическами — красивые как дивные бабочки, мальчики в пиджаках, галстуках — представительные и элегантные. Уже совсем не дети.

Когда Юра обнял ее, она невольно вздрогнула. От неприязни и отвращения. Подумать только, когда-то его прикосновения волновали ее, заставляли загораться, она стремилась к нему, его ласкам, поцелуям. Возможно, не допусти он тогда ту роковую ошибку, это в его объятиях она бы познала, что значит быть женщиной — любимой, желанной, обожаемой. А сейчас, кружась с ним в танце, слыша его сбившееся, взволнованное дыхание, не чувствовала к нему ровным счетом ничего. Абсолютная пустота с легкой нотки брезгливости — совсем не его руки ей хотелось сейчас ощущать.

Как только музыка закончилась, Маша, чмокнув парня в щеку, бегом кинулась на выход, почти как Золушка, чуть не теряя туфельки на широких ступенях входа, но споро подхватив их в руки, побежала босиком, не слыша оклика позади — за углом стояла знакомая машина, в которую она счастливая, смеющаяся, задыхающаяся быстро села.

Юра так и остался стоять у дверей, в шоке от того, кого увидел за рулем, растерянно сжимая в руках ее нежно-салатовый газовый шарфик.

***

Дома — как быстро его солнечная, маленькая квартирка и для Машки стала домом — Герман долго в восхищении разглядывал ее, боясь прикоснуться к роскошному наряду. Налил бокал шампанского, поднял, поздравляя ее с заслуженным красным аттестатом.

Машка, уже опьяневшая от радости, хлебнула пузырящейся сладкой жидкости, разливающейся восторгом по венам.

‒ Спасибо, что пришел, ‒ потянулась к нему благодарным поцелуем, ‒ для меня это было очень важно.

‒ Не за что, маленькая. Для меня это было не менее важно. Теперь — ты взрослый человек, в аду мне за это, может, хоть часть срока скостят, ‒ пошутил он.

Маша страстно прижалась к нему, подставляя лицо горячим, жадным поцелуям.

‒ О чем ты говорил с моими родителями? ‒ вспомнила она.

‒ Да ни о чем особенном. Благодарили за твою пятерку по физике, ‒ неловко замялся Герман, вспомнив, как ужасно себя чувствовал, принимая их благодарности, когда сам вытворяет с их маленькой девочкой такое, за что, узнай, любой родитель проклял бы, если не убил.

‒ Ты им очень нравишься, ‒ заметила Маша, думая о своем, ‒ особенно маме.

Герман хмыкнул — вряд ли это достаточный повод, чтобы обнадеживать себя.

‒ Ты так замечательно выглядишь, Маш, ‒ отвесил восхищенный комплимент Герман, ‒ так жаль, что не мог потанцевать с тобой.

‒ Так мы можем это сделать и сейчас, — заулыбалась Маша, доставая телефон и включая музыку.

Полилась хрипловатая, пронзительная мелодия, Маша шагнула в объятия кавалера и закружилась с ним в ритме блюза. Герман танцевал прекрасно, почти так же хорошо, как занимался любовью, чутко слышал мелодию, умел вести, а не просто топтался на месте. Один танец сменял другой, шаги и повороты становились все раскованнее, все увереннее.

‒ Где ты так научился? ‒ изумилась Маша, раскрасневшаяся, с сияющими как звезды глазами, изумительно манящая в своем взрослом платье.

‒ Не поверишь... но в армии, ‒ усмехнулся он и провел большим пальцем по ее порозовевшей нижней губе, заставляя податься ближе к себе, прижаться плотнее, ощущая музыку, громыхающую в его крови.

Танец продолжался, но в нем уже было столько неги, столько едва сдерживаемой страсти, что оба словно искрились при малейшем прикосновении. Крутанув Машу в очередной раз и склонившись над откинувшимся станом, Герман не смог удержаться, чтобы не поцеловать верх груди, выпирающий из узкого лифа. Девушка задрожала. Продолжил целовать грудь, ключицы, шею, чувствуя, что она прогибается в пояснице и опускается все ниже и ниже, словно цветок, склоняемый бурей.

‒ Машенька, девочка моя, ‒ мягко вырвал из грезы. Девушка тут же чутко отозвалась, прильнув к нему.

‒ Повернись, ‒ попросил мужчина, ‒ попробую аккуратно снять с тебя это чудо дизайнерского мастерства.

‒ Там молния под крючками, ‒ подсказывает Маша, разворачиваясь спиной.

Герман недолго возится, затем справившись, аккуратно стягивает тонкую ткань до пола, оставив девушку в одних кружевных трусиках, едва прикрывающих попку и чулках. Шумно выдыхает. Его девочка, всегда носившая простое трикотажное белье, в шелке и кружевах — одежде взрослой женщины, выглядит сногшибательно.

‒ Не поворачивайся пока, ‒ сипло просит, ‒ хочу разобрать волосы.

Копошится с заколками, освобождает одну длинную прядь за другой, а сам то и дело смотрит на круглые ягодицы в форме сердечка, с тоненькой кружевной полосочкой, разделяющей его по середине. Во рту пересыхает, руки дрожат.

Садится, тянет и ее на постель, к себе на колени,

‒ Хочешь, я все это тоже сниму? ‒ кокетливо спрашивает девушка, поддевая ленточку трусиков тонким пальчиком.

‒ Не надо, ‒ отказывается, ‒ не лишай меня удовольствия их снять с тебя зубами. Иди ко мне.

Маша загорается, слишком женщина, чтобы не принять горящие глаза, осипший голос и пошлые выражения, как комплимент на свой счет. Изящно перекидывает ногу и садится на него верхом, уютно устроившись на вздыбившемся члене.

‒ Ты не будешь раздеваться? ‒ невинно спрашивает. Дразнит.

‒ Успею, Мэри, ‒ голос скрипит шуточной угрозой. — У меня для тебя тоже есть подарок.

Протягивает ей коробку, перевитую фиолетовой атласной лентой.

Девушка, взвизгнув, с остервенением рвет упаковочную бумагу, отбрасывает ленту, открывает крышку. Внутри подарочный набор. Глаза ее широко раскрываются, она неверяще, с восторгом и легким испугом смотрит на Германа.

‒ Это для меня? ‒ произносит чуть слышно.

″Нет, для меня! ″ — хочется ухмыльнуться. Но он молчит, сам слишком взбудораженный, чтобы посмеиваться над ней сейчас.

В коробке, на бархатной подложке лежат три блестящие анальные пробки разного размера, с цветным камешком в ручке, тонким основанием и острым кончиком, переходящим в увесистый элипс. Рядом в отделениях несколько тюбиков с любрикантами, пара странного вида не то шприцов, не то спринцовок.

‒ Это, чтобы проще смазать анус внутри, — объясняет Герман, пока Маша несмело водит по игрушкам пальчиками.

‒ И мы... и я... все это надо использовать? ‒ смущенно спрашивает девушка.

‒ Нет, не сразу, ‒ успокаивает мужчина. ‒ Мы сегодня попробуем самую маленькую. Через время, когда ты привыкнешь и к большой, можно попробовать с проникновением.

‒ Тебя? Твоего члена? ‒ уточняет, боясь, что он отступится, передумает.

‒ Именно так. Трахну тебя в попку.

Маша краснеет, но больше от возбуждения, чем от стыда, даже через брюки он чувствует горячую влагу, выделяющуюся у нее между ног.

‒ На мой день рождения, ладно?

‒ Ладно, ‒ легко соглашается. Мда, ждет не дождется, когда сможет без зазрения совести трахать совершеннолетнюю.

Машка слишком увлеклась разворачивающимися перед ней перспективами, что забылась, на каком пикантном моменте они остановились. Герман неторопливо поглаживает обнаженную кожу спины, легонько стискивает мягкие ягодицы — низ у нее немного тяжеловат по сравнению с хрупким верхом, но попка от этого кажется еще более соблазнительной.

‒ Ой, мне надо в ванную, ‒ спохватывается девушка, густо покраснев, тревожась о земных моментах, которые в своем восторге чуть не упустила.

‒ Беги, ‒ со снисходительной улыбкой отпускает ее возлюбленный. — Только белье одень потом обратно! ‒ просит в догонку.

Встает, выключает свет, раздвигает занавески, впуская в комнату зарождающийся лунный свет. Не спеша раздевается догола. Внутри мерная, тягучая медлительность. Возбуждение его почти достигло пика, но не сносит крышу, не рвется наружу голодным зверем, требуя сиюминутного удовлетворения. Хочется любить ее всю ночь напролет,не кончая, ходить по острию ножа, наслаждаясь этим ярким, болезненным чувством, ставшим для него смыслом бытия, симфонией его жизни — желание не только целиком владеть, но и отдаваться без остатка любимой женщине. Мысль эта не стала для него новостью. К этому все шло. Он влюбился в нее как мальчишка. Совсем не так, как любил жену когда-то — спокойно и глубоко, Машу он любил яростно, трепетно, бескомпромиссно, пребывая в постоянном страхе потерять ее, разрываясь между долгом не лишать ее свободы и желанием навсегда лишить, привязав к себе окончательно и бесповоротно.

‒ Я готова, ‒ Маша стоит в дверном проеме, переминаясь с ноги на ногу, подрагивающая от возбуждения и робости. Волосы она расчесала и они теперь колышутся поблескивающим в темноте водопадом.

Герман протягивает руку на встречу в молчаливом призыве. Она идет, влекомая огнем его глаз, словно мотылек, не способный сопротивляться свету. Долго, упоительно долго ласкает ее — руками, губами, зубами, языком, лелея каждую клеточку отзывчивого девичьего тела. Он знает, что она готова была его принять и без прелюдии, была мокрой уже давно, но не хочется пока давать ей возможности соскочить с крючка, чтобы она подольше оставалась на вершине, разделяя болезненное, безумное томление вместе с ним.

Лаская ее внизу, больше не противится импульсу приласкать и ее другую дырочку. Начинает с легких касаний, чтобы привыкла, немного надавливает, едва заметно проникает кончиком скользкого от ее выделений пальца. Чуть-чуть волнуется, не хочет отвратить ее. Боязно сделать что-то не так.

Оксана не любила анальный секс, а для пары подруг, которых он трахал в попку, это не было в новинку, попки их были разработаны задолго до него. По его опыту, женщины либо терпеть не могли любое посягательство на заднюю дырочку, либо находили в этом что-то для себя чрезмерно привлекательное, порой даже желая грубости и боли. Маша не попадала ни под одну из этих категорий. Очевидно, что кроме жгучего любопытства ею двигало что-то еще, но он пока не мог уловить, что именно, удивляясь, как много скрытого, личного в ней было, несмотря на всю кажущуюся ребячливость и открытость. Это смущало и тревожило его.

Маша же, чуждая его тревог, наслаждалась каждым мгновением этой длительной любовной игры. Хватала ртом воздух каждый раз, как он осторожно проникал в нее, чувствуя, что уже раскалена до предела. Ей было так хорошо, что хотелось воздать ему обратно сторицей. Стремилась, не поспевая вслед за ним, осыпая горячечными поцелуями, гладя налитые мышцы, перекатывающиеся под кожей, безнадежно протягивая руки вниз, ища его убегающий член, чтобы одарить лаской.

‒ Герман... я тоже хочу его полизать... ‒ жалобно просит, снова и снова натыкаясь на мягкое сопротивление любовника.

Тот про себя усмехается. Никак она не научится лежать спокойно, все время хочет перехватывать инициативу, быть с ним на равных, не только отдаваться, но и давать — щедро, упоенно.

Перекатывается на спину, освобождая ее из захвата объятий. Маша сразу же вскакивает на колени и наклоняется над ним, гортанно мурлыча, как кошка, получившая желанное лакомство. Отдаваясь ее шаловливым губам и язычку, поглаживает приподнятую к верху попку, подтягивает ближе к себе, продолжая дразнить, растягивать узкую дырочку. С его членом глубоко во рту, девушка может лишь мычать, когда ощущения становятся слишком острыми.

‒ Заберись на меня, Мэри, — просит Герман, подхватывая ее под бедра и понуждая перекинуть ногу с другой стороны его лица.

Маша слишком возбуждена, чтобы думать или сопротивляться. Стоит на коленях, с абсолютно открытой промежностью, нависая над его лицом, чем он незамедлительно пользуется, впиваясь губами и языком в набухшую от желания киску. Маша откидывается, закрывая глаза — вот-вот кончит, но чувствует тяжелую руку, нажимающую между лопаток, побуждающую наклониться и заняться незаслуженно брошенным страдальцем. Как же она могла забыть! Тут же с причмокиванием вбирает его в рот, чувствуя, как он толкается в самом горле. В этой позе ей сложно контролировать глубину погружения, может лишь крепко ухватиться за сильные бедра и посасывать, позволяя любовнику самому двигаться в ней короткими, медленными толчками. Горло с непривычки саднит, но девушка не обращает внимания — все ее мысли совсем в другом месте.

Герман, продолжая дразнящий, то отступающий, то терзающий танец языка на ее клиторе, достает из коробки мазь с анастетиком и аккуратно смазывает тугое колечко. Затем приставляет самую маленькую пробку и слегка нажимает, проталкивая внутрь. Маша дергается, хрипит, перестав даже сосать его, просто позволяя потрахивать ее в рот. Пробка удивительно легко входит в ее попку, по телу девушки пробегает длинная дрожь, а из горла вырывается удовлетворенное мычание. Герман снова приникает губами к клитору, засовывает пальцы в мокрую вагину, а другой рукой тихонько обхватывает пробку, дергает, словно пытаясь вытащить ее. Маша тут же судорожно кончает, не в силах больше выносить напряжения. Извивается, хрипит, не в состоянии соскочить с его члена, давящего в глубинах глотки, с его пальцев, умело подстегивающих ярость все непрекращающегося оргазма.

Мужчина аккуратно снимает безвольно растекающееся тело девушки с себя, перекатывается сверху и быстро входит в еще трепещущую вагину, вызывая новый вскрик. Долго трахает, то закидывая ее ноги себе на плечи, то опуская и крепко сжимая своими безустанно работающими бедрами, пока она не начинает биться под ним, лихорадочно вертеть головой, скрести простыни ногтями, прося пощады. Дав ей, что просит, переворачивает на бок и продолжает. Чувствует себя богом, способным не останавливаться вечно, доводя ее до изнеможения следующими друг за другом оргазмами. Член — каменный, горит и болит от напряжения, но кончить не может.

Наконец, чувствуя, что Маша снова бурно извергается под ним, выходит, решив пожалеть и себя и ее и дать им обоим передышку.

Его девочка растеряна и взволнована, переживает, поглаживает по взмокшей груди, не зная, как помочь ему и нужна ли ему вообще ее помощь.

‒ Герман? ‒ несмело спрашивает.

‒ Все хорошо, маленькая, ‒ отвечает он на невысказанный вопрос. ‒ Мне надо отвлечься, а то затрахаю тебя до смерти.

‒ Я не против... ‒ хихикает.

Он и не сомневался. Крепче прижимает к себе свое сокровище, целует, ощущая тяжесть на сердце и стоящий колом член. Любовь связала его сильнее самых крепких оков.

‒ Скоро светать начнет, ‒ мечтательно шепчет Маша, глядя в темное еще окно.

С улицы, издалека, доносятся юные голоса — вчерашние выпускники во всю отмечают начало новой жизни.

‒ А пойдем, мы тоже погуляем! ‒ предлагает Герман.

Маша с горящими восторгом глазами соглашается.

Шарит по постели в поисках тряпочки трусиков, как ей кажется, незаметно, протягивает руку к попке, чтобы вытянуть все еще вставленную пробку.

‒ Оставь, ‒ перехватывает ее Герман.

От его непререкаемого тона, жара глаз, внутри все снова стягивается тугим узлом, словно она и не кончила всего несколько минут назад. Натягивая платье, так и не найдя трусиков, прислушивается к своим ощущениям — пробка давит, растягивает стенки ануса, вызывая жжение, расползающееся на всю промежность, снова увлажняя ее. Чувствует себя развратной и порочной — выйти вот так на улицу, явно возбужденной, в одном платье на голое тело, словно готовая отдаться первому встречному шлюха... От этих мыслей Маша еще больше заводится, с восторгом ловя одобрительный, полный страсти взгляд любовника.

Они бродят по узким улочкам старой части города тесно прижавшись друг к другу, в темноте неотличимые от других таких же счастливых, зажимающихся парочек. Маша чувствует себя счастливой как никогда. Она даже не могла мечтать о том, что однажды вот так сможет гулять с любимым под руку, не боясь косых, неодобрительных взглядов. Они избегают широких, освещенных фонарями проспектов, набережной, в этот неурочный час полной народу. Забредают в тихий сквер, еще погруженный в предрассветную тишину. Долго стоят обнявшись, наблюдая за светлеющим на востоке небом — то пенится оранжевыми всполохами, прорывая пелену нависших над городом, темных кучевых облаков. Маша, хоть и зябнет в утренней прохладе, кутается в теплое тело Германа, словно в одеяло, домой не спешит. Волшебная ночь закончится и снова им придется скрываться, бегать к нему украдкой, боясь быть застигнутой врасплох кем-то из знакомых. А так хочется гордо вышагивать рядом, не стыдясь того, что принадлежит ему душой и телом, всем сердцем веря, что и он отвечает на ее чувства.

Герман тянет ее на скамейку под кустом одурманивающего запахом, цветущего жасмина. Тянет настойчиво, откровенно, явно с определенной целью. Маша испуганно озирается — но вокруг никого нет, еще слишком рано, на улице вдалеке проезжают первые машины. Несмотря на страх, как ситуация, так и его неудержимая настойчивость ее возбуждают. Залезает к нему на колени, подтягивая длинную юбку наверх на талию, с воодушевлением отдает рот жадным поцелуям. Нет и капли той сводящей с ума неторопливости, которой он пытал ее всю ночь. Он быстро расстегивает брюки, высвобождает член и, приподняв девушку, сажает сочащейся щелкой на себя — входя как меч в ножны, в открытую, без презерватива, ощущая, как она горячо и сильно сжимает его. Подхватывает ладонями под ягодицы, помогает ей подниматься и опускаться на нем, удерживает пальцем пробку в ее попке, добавляя остроты ощущениям, не отпускает рта, заглушая стоны.

По дальней аллее проходит шумная, веселая компания. Заметив их, поощряющее свистят и улюлюкают, но не приближаются, уважая их право на таинство, что происходит между ними.

Маша хрипло дышит, бедра дрожат от напряжения, но она, чувствуя, что и Герман близко, не останавливается, продолжает скакать на нем. Пока он не начинает чуть слышно хрипеть, больно вцепившись пальцами в ее ягодицы и резко выдергивает пробку из ее попки, вырывая вскрик и провоцируя очередной оргазм, насаживает ее на себя до конца, спуская в ее горячей глубине, чувствуя, что яйца разрывает от боли, извергая в нее всего себя, всю свою жизнь...

Когда идут домой, Маша чувствует стекающую по ногам влагу его семени. Он первый раз был так неосторожен, кончил в нее, но ее этот факт не пугает, а наоборот воодушевляет, говоря больше, чем любые признания любви.

У него дома быстро приводит себя в порядок. Споласкивает подаренную игрушку, с сомнением глядит на коробку — такую домой так просто не пронесешь, не спрячешь.

‒ Оставь здесь, ‒ легко догадывается о ее мыслях, Герман.

‒ Но... — кусает губку, ‒ я хотела дальше... хм... тренироваться.

‒ Ты можешь это делать и здесь, ‒ сбросив напряжение и откинув терзания, к Герману вернулся и ироничный тон.

‒ А этого достаточно? — неуверенно спрашивает девушка, с сомнением глядя на самую большую из пробок и вспоминая дискомфорт и от маленькой. ‒ До дня рождения совсем мало времени...

‒ Ох, Машка... Тебе как в голову, что придет, так не выбить, ‒ ухмыляется мужчина. Сует руку в карман, ‒ держи, ‒ вкладывает в похолодевшие ладошки ключ. ‒ Ты можешь приходить, когда хочешь. Неважно, дома я или нет, но это и твой дом, маленькая...

Девушка с восторгом бросается на шею, радуясь этому подарку много больше, чем предыдущему. Для нее это был не только ключ от его дома, но и от его жизни, его сердца.

***

Время после выпускного на мгновение словно останавливает свой бег, давая так необходимую передышку. Всего через пару недель оно снова помчится вскачь, когда вчерашние выпускники разлетятся кто куда — подавать документы в вузы, устраиваться на работу, начинать новую, взрослую жизнь.не умеешь, ‒ подкалывает, садясь рядом. На ней лишь короткий топик на лямочках, едва прикрывающий грудь, и трикотажные трусики в горошек. Кружевное белье пока снова закинуто подальше в шкаф, до следующего взрослого бала. ‒ Герман! — обиженно стреляет на него омутом своих глаз и вдруг сморщивается, вот-вот заплачет.

‒ Ну, Маш, я же пошутил... Хватит хандрить. Пошли, покажешь, что наготовила, запах уже с ума сводит, а потом съездим куда-нибудь.

Маша встряхивается и выполняет просьбу, отложив подальше размышления о том, что ее гложет.

Едут подальше за город. На спортивной базе берут велики в аренду и несколько часов рассекают по полям и весям. Маша наслаждается солнцем, холодящим ветром в лицо, ощущением крыльев за спиной, когда летят с холма. Для Германа эти препятствия слишком легкие, он пр