Прыжок с крыши в крапиву

Чтобы открыть терапевтическую магию театра, мы

должны войти в театр нашей собственной души и сыграть

роль в собственной космической драме, позволяя вечности

мифа проникнуть в нашу повседневную жизнь.

Пол Ребиллот,

американский гештальт-терапевт

ПРЫЖОК С КРЫШИ В КРАПИВУ

К ЧИТАТЕЛЮ

У меня есть опасение, что мой рассказ не оправдает ожиданий читателей, если таковые найдутся. Представьте себе, что человек пошел в театр на «Пиковую даму», думая, что увидит драматическое представление, и вдруг попадает на оперу, где никто не разговаривает, и все только поют. Или любительница женских романов про любовь берет повесть Чехова «Степь», где нет ни любви, ни динамичного, круто закрученного сюжета, а вместо этого долго, подробно и неторопливо рассказывается про то, как маленького мaльчика несколько дней везут по степи в город учиться в гимназии. Чтобы не возникло подобного недоразумения и разочарования, хочу сразу предупредить читателя, в каком стиле написан мой рассказ, и как это блюдо надо кушать.

То, что мне доводилось читать на транс-сайтах, я бы отнес к жанру транс-фэнтэзи (но не научной фантастики, это – другое) или транс-сказок (там чудеса, там леший бродит), поскольку, по сути, они являются не чем иным, как эротическими фантазиями на транс-тему. Фэнтэзи не обязано быть правдоподобным, в нем изображено то, чего у автора не было в жизни, но чего очень хочется. Так герой «Белых ночей» Достоевского, который никогда не общался с девушками, в своих фантазиях создает целые «романы», в которых он любит идеальных девушек, мало похожих на тех, что живут в реальной жизни. А Александр Дольский в одной из своих песен вспоминает, как во время своего военного детства фантазировал, как он бьет фашистов,

«И восемь танков подбивал

Из одного ствола»

В моих словах нет ни осуждения, ни иронии. Я сам еще тот фантазер. Вольтер писал, что все жанры хороши, кроме скучного, а транс-фэнтэзи к скучному жанру никак не отнесешь. Но сам я книг в жанре фэнтези никогда не читаю, и уж тем более у меня нет желания самому сочинять в этом духе. Мне хотелось написать что ни будь в традициях старого доброго реализма, а реализм предполагает, как пишут в учебниках по литературе, «правдивое воспроизведение действительности в её типических чертах». Я стремился создать в своих рассказах абсолютно правдоподобную историю, которой, может, и не было в действительности, но которая вполне могла бы произойти. Историю, в которой было бы обобщение реальности, чтобы были живые характеры, и не статичные, а в развитии, как это бывает в жизни, чтобы мысли, чувства, слова и поступки были психологически точны, реалистичны. Чтобы, наконец, была идея, основная мысль, выражению которой подчинено повествование, ради которой и написан рассказ. Я стремился не перескочить с реализма на фэнтэзи, оставаясь в рамках правдоподобного.

В основе реалистического произведения часто лежит какой-то реальный случай или факт, послужившие толчком к

написанию. В основе моего рассказа тоже реальные факты. Так, мужская шкoла, подобная той, что описана в рассказе «Прыжок в крапиву с крыши», действительно существовала в начале 90-х годов в нашем городе, и там действительно был драматический кружок, а в советское время я по телевизору краем уха слышал о драмкружке в мужском ПТУ. Ни об этой шкoле, ни о ПТУ я почти ничего не знаю, так что все в рассказе мне пришлось додумывать самому. Однако мне очень пригодились рассказы трансов о своем детстве (в основном тексты на английском), которые я во множестве насобирал в интернете, и то, что написано в рассказе, является творческим обобщением информации, которую я добыл из тех воспоминаний.

В основу рассказа «На пользу» положена реальная история одного американского транса, которую он рассказал о себе в интернете. И, наконец, у персонажей реалистического произведения часто есть прототипы – реальные люди, с которыми автор был знаком лично либо слышал о них. А бывает, что не один прототип, а несколько, в которых автор увидел нечто общее, типичное и на этой основе создал обобщенный образ, в котором определенные читатели могут узнать себя либо своих знакомых. Своих персонажей я тоже не выдумывал, а брал из жизни и мог бы назвать конкретных людей, которые стали отправной точкой для создания моих литературных фантомов.

Конечно, я не могу самонадеянно утверждать, что мне удалось написать так, как я заявил выше. Я рассказал о том, как я хотел написать, какова была задача, которую я поставил перед собой, а удалось или не удалось – это уж судить не мне, а читателю. Может быть, и не удалось. В конце концов, я не Лев Толстой, пишу, как умею и как чувствую.

Надеюсь, что я не слишком утомил своими теоретическими рассуждениями. И если Вас, читатель, заинтересовал мой замысел и Вы захотели прочесть мою писанину, я буду рад. Если она Вам не понравится – не взыщите. Возможно, причина не в том, что плохо написано, а просто Вы – не мой читатель и Вам нужно что-то другое. Я вот, например, обожаю Чехова и Толстого, но не люблю Тургенева, Горького и Булгакова, но это ведь не значит, что они плохие писатели.

1

В пятницу на большой перемене в класс вошла yчитeльница по пению Елена Ивановна. Оглядев класс, нашла глазами Женю и подошла к нему:

— Мне надо с тобой поговорить. Выйдем в коридор.

В коридоре встали возле окна.

— Ты читать любишь? – начала она издалека.

— Люблю.

— А Гайдара «Тимур и его команда» читал?

— Кино смотрел.

Женя таких книг не читал. Он зачитывался «Тремя мушкетерами», фантастикой Беляева, а в этом году увлекся стихами Есенина.

— Кино, значит? Это тоже не плохо, имеешь представление. Ты знаешь, что в этом году в январе Гайдару исполняется девяносто лет?

— Нет, не знаю, — ответил Женя, все еще не догадываясь, к чему клонит yчилка.

— Так вот, к этому юбилею мы в нашем шкoльном драмкружке решили поставить спектакль по этой книге. Ты хотел бы в нем участвовать?

Женя почувствовал, как в груди у него возникло то ощущение, какое бывало перед тем, когда должно было произойти что-то очень приятное и волнительное – чаще всего это бывало тогда, когда Женя, оставаясь дома один, собирался надеть что ни будь из маминой одежды. От предвкушения предстоящего запретного удовольствия внутри грудной клетки у мaльчика сладко щекотало и замирало. Вот так же замирало летом на даче, когда он стоял на деревянной вышке, которую соорудили старшие мальчишки на речке, и собирался прыгнуть. Так он тогда и не решился прыгнуть, а соседка по даче Машка с веселым визгом сигала вниз «солдатиком» и выныривала из воды мокрая и счастливая.

Еще бы не хотеть! Женю еще с детского сада волновали всякие действия, связанные с переодеваниями – новогодние карнавалы, праздничные утренники. Было что-то притягательное, магическое в том, чтобы надеть одежду, которую в обычной жизни не носят и как бы стать кем-то другим. Однажды на новогоднем утреннике в детском саду он был петрушкой. Его одели в яркий сатиновый костюм, наполовину красный, наполовину зеленый, высокий бумажный колпак и накрасили щеки. Маленькому Жене было и волнительно быть петрушкой, и стыдно – он боялся, что дети будут его дразнить. Но его не дразнили.

Разговор о драмкружке уже был в начале учебного года. Елена Ивановна прямо во время уроков собрала в актовом зале Женю и несколько других мaльчиков, которые, как и он, были новенькими, только в этом году пришедшими из других шкoл. Шел 1994 год, под руководством Ельцина дружно ломали «тоталитарный режим» – в промышленности, искусстве, науке, везде, где разрешено было ломать, а разрешено было везде. Не остались в стороне и педагоги: институты стали высокопарно именовать университетами, ПТУ – лицеями, суворовские училища – кадетскими корпусами, шкoлы – гимназиями. Как грибы после дождя всюду возникали шкoлы для мaльчиков, шкoлы для девочек, воскресные христианские шкoлы и был даже институт благородных девиц. После развода с Жениным отцом и дележа трехкомнатной квартиры Женя с мaмoй переехали в другой район в двухкомнатную, папа получил одну комнату. До конца учебного года мама возила Женю в старую шкoлу, а с нового учебного года перевела его в шкoлу рядом с домом. Это оказалась шкoла для мaльчиков.

Собрав новичков, Елена Ивановна аккомпонировала на пианино, а мaльчики по очереди пели, читали стихи. Потом она отпустила всех, оставив только Женю и побеседовала с ним. Вот тогда она в первый раз спросила его, хотел ли бы он играть в шкoльном спектакле. Женя согласился и думал, что играть надо будет скоро, но время шло, а Елена Ивановна словно забыла про него. И вот наступил декабрь, и она наконец-то появилась в Женином классе.

Прозвенел звонок на урок, и Елена Ивановна ушла, договорившись, что в субботу к десяти часам он придет в актовый зал на репетицию.

2

Женя пришел в зал, немного опоздав, когда репетиция уже началась. На сцене были два мaльчика из седьмого класса, Елена Ивановна сидела на стуле тут же на сцене и внимательно слушала юных актеров. Несколько мaльчиков сидели в зрительном зале и явно скучали. Увидев Женю, Елена Ивановна, молча, кивнула ему головой и жестом указала место в зале. Смущаясь, чувствуя себя не в своей тарелке среди старших ребят, Женя сел в первом ряду и стал смотреть на сцену. Актеры на сцене вели такой диалог:

— Здорово, комиссар, куда так торопишься? — говорил высокий худощавый мaльчик.

— Здорово, атаман! К тебе навстречу, — отвечал другой, ростом поменьше, круглолицый, с русыми волосами.

— Рад гостю, да угощать нечем. Разве вот это? – худощавый сунул руку в карман и тут же вынул и протянул круглолицему — не так, как ее протягивают для приветствия, а ладонью вверх, с согнутыми пальцами, будто он держал что-то круглое, невидимое.

— Ворованные? — спросил круглолицый, протянул в ответ свою руку, взял это невидимое круглое из руки собеседника, поднес ко рту и сделав вид, что кусает его. Как в девчоночьей игре в дочки-матери, где все «понарошку».

— Они самые, сорт «золотой налив».

— Кислятина! – круглолицый «понарошку» бросил невидимое яблоко на землю.

— Минуточку, — прервала разговор Елена Ивановна. – Квакин! – обратилась она к худощавому, — Не забывай, что ты хулиган. Говорить надо важно, воображая, рисуясь, — дескать, вот я какой – ничего не боюсь, мне все трын-трава, любого поколочу: «Рад гостю, да угощать нечем. Разве вот это?»

Елена Ивановна произнесла эту фразу с приблатненной интонацией и, по хулигански кривляясь, «понарошку» достала из несуществующего на ее платье кармана несуществующее яблоко.

— Вот так примерно. И в то же время ты храбришься перед Тимуром, но на самом деле боишься его и уважаешь, потому что морально он сильнее тебя. А ты, Тимур, не делай такой грозный вид, — обратилась она ко второму мaльчику, — ты не угрожаешь Квакину и не стараешься его испугать. Ты знаешь, что он тебя боится, и чувствуешь свою силу. Держись просто, спокойно, но с презрением: «Ворованные? Кислятина!»

Елена Ивановна брезгливо, как что-то мерзкое и противное, швырнула невидимое яблоко.

— Вот так примерно. Поняли? Давайте еще раз этот кусок.

Происходящее на сцене все больше занимало Женю. Вообще-то фильм про Тимура он почти не видел, включил телевизор, когда первая серия уже подходила к концу, а вторую и вовсе не удалось посмотреть. Так что он мало что понял и ничего не запомнил. Сцены, которую играли ребята, он в кино не видел, и сейчас ему было интересно, чем все это кончится. И все больше не терпелось узнать, а какую роль предложат ему.

Поработав с ребятами, которых Елена Сергеевна называла Тимуром и Квакиным, она отпустила их, и они заняли места в зрительном зале, а она жестом пригласила Женю на сцену:

— Познакомьтесь: это наш новый артист. Его зовут Женя, и играть он будет тоже Женю. Ты знаешь, кто такие травести? – обратилась она к Жене, — Нет? Так называют женщин-актрис в театре, которые играют роли мaльчиков. А у нас в театре наоборот. Поскольку в нашей шкoле нет девочек, все женские роли играют мaльчики. Это у нас стало традицией. Я хочу предложить тебе роль девочки Жени. Сначала эту роль у нас готовил Миша из шестого класса, но он заболел и надолго лег в больницу. Я думаю, ты с ролью справишься не хуже.

Голова Жени заполнилась густым туманом, он вдруг стал будто пьяный, казалось, что сейчас упадет в обморок. Мальчики в зрительном зале разглядывали его, но никто не смеялся, будто то, что говорила Елена Ивановна, не было невозможным, неслыханным, а было чем-то обычным и будничным.

— Ольга, поднимись сюда, пожалуйста, — обратилась она в зал. С места поднялся высокий стройный старшеклассник и прошел на сцену.

— Вот, познакомься, это твоя старшая сестра Оля, — сказала Елена Ивановна. «Оля» слегка улыбнулся и кивнул головой в знак согласия, что он действительно Оля.

— Вообще-то его зовут Сергей. Он наш старый травести, играл и Золушку, и Бекки Тэчер в «Томе Сойере», и Снегурочкой был на Новый год. Сейчас он для девочки староват, зато годится на роли девушек.

Женя начал приходить в себя. В голове прояснело, туман рассеялся, а в груди замирало от целого клубка противоположных чувств: нежданно нахлынувшего счастья, страха, как – УХ! – на краю вышки на даче, и стыда. Вряд ли бы Женя поборол в себе этот стыд, согласившись на запретное, если бы не стоящий перед ним старшеклассник. Этот Сергей ему сразу понравился, у него было доброе интеллигентное лицо, немного не от мира сего. С трудом верилось, что этот юноша перешагнул непроходимую преграду, отделяющую мир мужчин от мира женщин, нарушил неписаный запрет, и, тем не менее, это было так.

Домой Женя вернулся переполненный новыми, небывалыми чувствами и с книгой про Тимура под мышкой. Наскоро пообедав, сел в своей комнате, раскрыл книгу и начал читать:

«Вот уже три месяца, как командир бронедивизиона полковник Александров не был дома. Вероятно, он был на фронте.

В середине лета он прислал телеграмму, в которой предложил своим дочерям Ольге и Жене остаток каникул провести под Москвой на даче.

Сдвинув на затылок цветную косынку и опираясь на палку щетки, насупившаяся Женя стояла перед Ольгой, а та ей говорила:

— Я поехала с вещами, а ты приберешь квартиру.

Голова снова заполнилась густым туманом, в груди замирало, как на вышке. Чувство, подавленное, спрятавшееся, когда Женя стоял на сцене, сейчас, в одиночестве, вышло из укрытия, зазвучало с новой силой, заглушая остальные чувства. Женя понял, что не сможет решиться, преодолеть стыд. Что он скажет маме? А мальчишки из класса увидят его на сцене в платье? Будут дразнить, называть девчонкой. Нет, ни за что на свете! В понедельник подойду к Елене Ивановне и откажусь.

Но остановить раз начавшийся процесс было уже невозможно. В понедельник Женя не встретился с yчитeльницей пения – в этот день у нее не было уроков. Зато в большую перемену подошел старшеклассник Сергей и протянул ему общую тетрадь.

— Возьми, почитай и перепиши свою роль. Вот эту сцену выучи к следующей субботе.

И Женя почувствовал, что отступать некуда, что отказаться он не может, не решится, не хватает духу. И главное -отказаться не хочет. Так бедняк, получив огромное наследство, не может с ним расстаться, сделавшись его пленником. Еще не решившись окончательно прыгнуть с вышки в мир женщин, где он из мaльчика станет девочкой, он уже понимал, что назад пути нет. Будто кто-то невидимый руководил его жизнью, и этот невидимый перевел железнодорожную стрелку, и жизнь его, как поезд, покатила по новому пути. И это не было случайным стечением обстоятельств, происходило то, что должно было произойти, во всем был высший смысл.

— Кто это к тебе подходил? Что он тебе дал? – спросил, проходя мимо, Женин друг и сосед по парте Сашка Якимов.

— Так, ничего. Потом скажу, — ответил Женя, покраснев и закрывая тетрадь с пьесой.

— Оля, я пошутила. — Женя, стоя на сцене перед старшеклассником Сергеем, проговаривал выученный по тетрадке текст. – Ну, за что ты на меня сердишься? Я прибрала всю квартиру, я протерла окна, я старалась, я все тряпки, все полы вымыла. Вот тебе ключ, вот квитанция от папиной телеграммы. И дай лучше я тебя поцелую. Знаешь, как я тебя люблю! Хочешь, я для тебя в крапиву с крыши спрыгну?

— Что ж, для начала неплохо, — остановила Женину речь Елена Ивановна, — Только вот что помни: просто произнести со сцены текст – этого мало. Это любой сможет. Главное – создать образ, характер. Зрители должны поверить, что ты девочка. А для этого ты сам должен почувствовать себя девочкой, поверить в это. Понимаешь? Причем девочки бывают разные, у каждой свой характер. А какой характер у Жени?

Женя почувствовал себя как на уроке, когда yчитeльница задает трудный вопрос по теме урока, а он не может ответить. У него было к репетиции задание – выучить роль, а про характер задания не было.

— Ну хорошо, давай подумаем вместе. Вот Женя прибрала квартиру – все вымыла, вычистила. О чем это говорит?

— Что она… трудолюбивая, — неуверенно промямлил Женя.

— Верно. Трудолюбивая — и самостоятельная. Не каждая девочка в восемнадцать лет по-взрослому приберет квартиру. Ты помогаешь маме?

— Помогаю…

Женя соврал как-то невольно, ложь вырвалась сама собой, от стыда. Что надо маме помогать, он никогда не задумывался. Было в порядке вещей, что мама подметет и вымоет в его комнате пол, приберет разбросанные вещи, вымоет за ним посуду после еды.

— Это хорошо, помогать надо. Вот и представь себе: ты прибрала квартиру, у тебя гордость: я сама все сделала, я уже взрослая! И в то же время немного обидно: ты старалась, а сестра тебя даже не похвалила.

Елена Ивановна на репетиции называла артистов именами тех, кого они играли: Тимур, Квакин, Оля. И то, что она говорила о Жене в женском роде («прибрала», «сделала», «взрослая») в обстановке репетиции звучало естественно: да, здесь такой порядок. Ребята воспринимали это привычно, как само собой разумеющееся. Жене же, как новичку непривычная социальная роль была и приятна, и удивительна, хотя еще он чувствовал смущение.

— А как ты думаешь, Женя – смелая девочка? — продолжала Елена Ивановна.

— Да, — согласился Женя, хотя раньше об этом не думал.

— А откуда мы это знаем?

Женя задумался.

— Ну…она обещала с крыши прыгнуть.

— Правильно. Мало того – не просто прыгнуть, а прыгнуть в крапиву! И ей действительно потом пришлось прыгать с забора в крапиву, чтобы утешить мaлeнькую дeвoчку. Помнишь? А помнишь в начале книги, когда она мыла открытое окно, стоя на подоконнике третьего этажа, прохожие удивлялись, что она не боится? А почему она смелая? Потому, что она гордится своим папой – командиром и во всем ему подражает. Сестра у Жени строгая, но Женя ее любит, хотя и сердится за излишнюю строгость. Вот это и надо сыграть. А то Женя у тебя получается какая-то размазня. Такая с крыши в крапиву не прыгнет. Давай-ка эту сцену еще раз. Да: и не забудь броситься сестре на шею и поцеловать ее, — Елена Ивановна указала на стоящего рядом Сергея, — И не бойся, она тебя не укусит.

В Жене после этих наставлений вдруг проснулась никогда им раньше не испытанная бойкость, причем не такая, какая бывает у хулиганистых мальчишек, которых он сильно побаивался, а именно девчоночья. Женя вспомнил соседку по даче Машку. Он очень смущался при ней, во-первых, потому, что она была очень красивая, и у нее были великолепные светлые волосы и звонкий чарующий голос, а во-вторых, она была сорванцом и ничего не боялась. Женя мысленно увидел ее лицо и услышал ее голос, и почувствовал, что ему как бы передалась ее энергия. И если бы сейчас были крыша и крапива, он бы бросился в крапиву, не задумываясь. Но крапивы не было, вместо крапивы, проиграв еще раз текст, Женя бросился на шею Сереже и поцеловал его. Это произошло так неожиданно, что Сергей опешил.

— Вот так примерно, — сказала Елена Ивановна свою привычную фразу, — Кстати, ты маме сказал?

— Нет еще.

— Ну, хорошо, я сама с ней поговорю.

Мама уже знала про спектакль, но признаться ей, что по роли он будет девочкой, было выше Жениных сил. Когда он тайно примерял ее одежду, он чувствовал себя одновременно и преступником, и каким-то уродом. Он бы сгорел со стыда, провалился сквозь землю, если бы мама узнала, чем он занимается в ее отсутствие. Если бы он подрался, разбил стекло, было бы плохо, но понятно – многие мальчишки дрались и безобразничали. Подраться и набедокурить не стыдно. Но напяливать на себя мамин лифчик, трусы, платье… лучше уж драться и стекла быть! Но драться и стекла бить Женю не тянуло, а тянуло к лифчикам и платьям. Сколько раз он давал себе слово бросить это занятие, стать обычным, правильным мaльчиком, но ничего не получалось. Спустя какое-то время снова какая-то неведомая сила толкала его сделать стыдное и, оставшись дома один, он опять подходил к шкафу и открывал дверцу, за которой хранилась мамина одежда.

Елена Ивановна сдержала слово. Она специально пришла в Женин пятый «А» на родительское собрание по итогам второй четверти, чтобы поговорить с его мамой. Женя с замиранием сердца ждал маму дома. Она пришла, разделась в прихожей, позвала сына ужинать. Женя ел суп, не поднимая глаз от тарелки – взглянуть на маму было стыдно. Мама говорила о собрании, сказала, что классная руководительница его хвалила. Потом она потрепала Женю по волосам и, как ему показалось, чуть насмешливо и в то же время ласково сказала:

— Ты у меня молодец! И Елена Ивановна тебя тоже очень хвалила, говорила, что у тебя есть драматический талант. А костюм я тебе сама подберу. На днях схожу к тете Тане – у них наверняка есть платья, из которых Светка уже выросла.

Тетя Таня была маминой подругой, а Светка – ее дочь, на три года старше Жени. Женя почувствовал, как потеплело его лицо и уши.

— Только ты не говори им… для чего…

— Ладно, не скажу. Скажу, что для одной хорошей девочки.

Женя, допив свой чай, поднялся из за стола. Собрал свою, а заодно и мамину грязную посуду и положил в раковину. Включил теплую воду, взял губку. Мама с удивлением смотрела, как сын старательно моет ее тарелку. Что это с ним?!

На другой день в шкoле был новогодний утренник. Спустя годы Женя смутно помнил, что было на этом утреннике. Какой-то концерт, шкoльники что-то пели, читали стихи, разыгрывали сценки. Все это быстро забылось, как забывается утренний сон, оставив в памяти какие-то обрывки сюжетов, образов.

Но не забылось, на всю жизнь запечатлелось в памяти несмываемой татуировкой одно. Концерт еще не начался, все шкoльники и учителя сидят в полутемном актовом зале. Пустая сцена ярко освещена, на заднике прикреплены разноцветные бумажные буквы «С Новым годом!», сбоку стоит искусственная серебристая елочка. Заскучавшие от ожидания шкoльники, как положено, шумят. Но вот шум моментально стих. На сцену вышли… Нет, это было невероятно, и тем не менее… Невозможно описать то состояние, которое охватило все Женино существо, и душу, и тело. Он сделался как ненормальный. Не в силах с собой совладать, он с ужасом думал, что будет, если заметят его волнение. Но в зрительном зале было полутемно, все смотрели на сцену, и никому не было дела до Жени.

На старшекласснике Сергее, преображенном в Снегурочку, был длинный костюм из ярко-голубого сатина, отороченный белым искусственным мехом и такие же сатиновые рукавички. На голове сказочным теремом возвышался узорчатый кокошник, две толстые белые косы из синтетики лежали на девичьей груди, возвышавшейся двумя холмиками. Лицо, преображенное яркой косметикой, контрастно выделялось на белом и голубом фоне костюма – алый рот, лиловые тени век, румяные щеки и глаза, густо обведенные черным контуром. Весь он такой яркий, сияющий, праздничный. Рядом с великолепием Снегурочки дед Мороз явно проигрывал, ему не хватало мужской солидности. Чувствовалось, что шуба и борода деда Мороза надеты на юношу-старшеклассника, еще почти мaльчика. Да и сама шуба выглядела жалко. Собственно, даже не шуба, а красный сатиновый халат с пришитым белым меховым воротником и таким же искусственным мехом были оторочены рукава и полы халата.

Но Снегурочка… Нельзя сказать, что Сережа в женском наряде на столько был похож на девушку, что, если не знать, что он парень, можно было принять его за представительницу прекрасного пола. Мужчину ведь отличают от женщины не только видимые телесные признаки, и уж конечно, не одежда. Можно добиться внешнего сходства, но невозможно подделать то неуловимое, не выразимое словами, чем пронизано любое проявление женственности: мимика лица, походка, пластика движений. Точно так же и женщина – как бы тщательно она ни рядилась в мужской костюм, как бы ни гримировалась, это неуловимое выдаст ее, стоит ей только пройтись, сделать движение рукой или улыбнуться. Это все ерунда, когда пишут в книгах: вот переоделся мужчина в платье, и никто не мог его узнать.

Писать об этом в сказках вполне уместно, в сказках может быть все, что угодно, но когда об этом написано в прозе, претендующей на реализм, хочется, как Станиславский, воскликнуть: «Не верю!». Конечно, на эстраде были и есть профессиональные имитаторы женщин, но и они, при помощи актерского искусства достигая вершин перевоплощения, похожи на женщин так же, как искусственные цветы похожи на настоящие. Женщине, чтобы быть женщиной, ничего не нужно делать, она уже женщина, а мужчина, с каким бы мастерством он не изображал женщину, все равно будет искусственным цветком. На какое-то время можно обмануться, но долго шило в мешке не утаишь.

Сережа в костюме Снегурочки тоже оставался юношей, одетым девушкой, но как раз в этом и была чарующая, сводящая с ума прелесть. Женственность как бы наложилась на его лицо и тело, смешалась с ними, образовав волнующую смесь. Так при смешении желтый и синий цвет дают зеленый, и этот цвет обладает собственной красотой и прелестью. Сережино лицо, густо покрытое косметикой, было отчасти похожее на девичье, оставаясь при этом юношеским, было очень красиво, стройное тело будто было создано для изящной шубки Снегурочки. Девичьи груди, кокошник, толстые белые косы – все было к лицу. Женю волновала красота девочек и девушек, но Сережа-Снегурочка был в тысячу раз красивее их, потому что в нем гармонично слилось и мужское, и женское.

Дед Мороз и Снегурочка на концерте исполняли роль конферансье: что-то говорили со сцены в стихах и прозе, объявляли следующий номер и уходили, а Сережа с нетерпением ждал, когда номер кончится и снова из-за кулис, «как мимолетное виденье, как гений чистой красоты» явится Снегурочка.

После Нового года мама пришла домой с большим пластиковым пакетом в руках и протянула его сыну. Женя сунул руку в пакет и вынул что-то мягкое. Но еще прежде, чем он успел что-то понять, его уже охватило небывалое волнение. Руки дрожали, бил озноб как в лихорадке. Платье! Красное, в белый горох, с белым кружевным воротничком и такими же манжетами на рукавчиках фонариками. Мама уже разделась в прихожей, прошла в комнату. Взяв пакет, высыпала из него на диван сокровища – шкoльное платье с белым фартуком, пару застиранных девчоночьих лифчиков, черную юбку, белую блузку.

Было уже поздно, и мама убрала вещи в шкаф. И хорошо, что убрала — в тот вечер Женя примерить их не решился бы. Посмотрели, как обычно, до десяти телевизор и легли спать. А на следующий день с утра занялись костюмом. Решили остановиться на красном платье, потому что оно было летнее, а действие в спектакле происходило летом – не в шкoльной же форме Женя в крапиву прыгала. Примеряя платье, Женя сам себе удивлялся: ни волнения, ни стыда, будто примерял пальто в магазине, чтобы посмотреть, подходит ли оно. И мама так же, как в магазине, деловито осмотрела со всех сторон, хорошо ли сидит на сыне платье и сказала, что подол надо убавить и в талии оно широковато. Она села за швейную машину, а Женя сидел на диване в трусах и в майке, ожидая, когда она закончит, чтобы снова примерить платье и посмотреть, что получилось. Когда все было готово, Женя наконец подошел к зеркалу.

Из зеркала на него смотрело странное существо в красном платье, поверх которого возвышалась стриженная мальчишеская голова, эдакий своеобразный двуполый кентавр. Кажется, мама сама почувствовала несовместимость головы с платьем и, покопавшись в своем шкафу, достала свою цветную летнюю косынку и повязала ею голову сына, завязав концы косынки узлом под подбородком. Жене было удивительно комфортно в этом наряде. Он чувствовал ткань косынки, плотно облегающую его макушку, виски, уши и щеки,. Подол платья нежно касался его голых ног, и, даже не глядя на себя, он чувствовал телом его красный женственный цвет и круглые белые горошины по всему платью.

— Ну вот, был у меня сын, а теперь будет дочка, — сказала мама, с явным удовлетворением разглядывая Женю. Лицо у Жени залилось краской.

Итак, платье было готово, только очень мятое. Мама велела снять его и стала гладить. Странное дело – снова оказавшись в трусах и майке, Женя почувствовал облегчение. Возбужденное состояние, в которое приводило его платье, было слишком сильным, и он не мог его выдерживать долго.

На другое утро мама ушла на работу, а Женя был свободен – начались зимние каникулы. Встав с постели, он первым делом преобразился в девочку. Жаль, что у него не было девчачьих трусиков, а мамины трусы были велики. Вместо них пришлось надеть свои летние синие плавки – по форме они были совсем как девчачьи. Затем платье, косынка, мамины бусы. Как умел, подкрасил маминой косметикой глаза, губы, и в таком виде позавтракал и до обеда делал в квартире уборку: прибирал вещи на место, вытирал пыль, подмел и вымыл полы. Это оказалось приятным занятием. Хорошо бы еще, как в книжке, помыть окно, стоя на подоконнике, чтобы прохожие, видя его в платье, удивлялись: «Какая смелая девочка, не боится вывалиться из окна!». Но это было невозможно: во-первых, была зима, во-вторых, квартира была на первом этаже, а не на третьем, как в книжке, да к тому же его могли увидеть и узнать соседи по дому. Пока Женя занимался уборкой, он, увлекшись, забывал, что на нем девчоночья одежда. Вспомнив, подходил к зеркалу, разглядывал себя со всех сторон, делал книксен. Но, покончив с домашними делами, он переоделся в свою мальчишескую одежду и опять почувствовал облегчение. Все-таки долго быть девочкой утомительно, нужен был отдых.

Придя домой, мама не сразу заметила изменения в квартире. А заметив, подошла к Жене, обняла его и поцеловала. Ничего не сказала, только поцеловала – и все. Она и раньше обнимала и целовала Женю, особенно когда он был меньше. Но сейчас мамина ласка взволновала его, в этой ласке было что-то новое, чего не было раньше. Не было такой нежности, доверительности. Мама будто открыла в нем что-то, чего в нем раньше не было, а, возможно, и было, но мама об этом не знала. И это открытие будто убрало какую-то разделявшую их невидимую преграду, сделав их ближе и роднее. И Женя почувствовал эту близость и нежно-нежно, совсем не по-мальчишески, в ответ обнял и поцеловал маму – сам понял, что сделал это как девочка, как дочь.

— Я поехала с вещами, а ты приберешь квартиру, — говорил Сережа, стоя на освещенной сцене напротив Жени в красном платье и блондинистом паричке с двумя косичками и красными бантиками на концах. Сережа говорил строгим голосом, как и должна говорить в этой сцене старшая сестра, которую он изображал. Он был одет в голубой летний сарафан, на голове был парик со слегка вьющимися волосами до плеч каштанового цвета.

— Можешь бровями не дергать и губы не облизывать. Потом запри дверь. Книги отнеси в библиотеку. К подругам не заходи, а отправляйся прямо на вокзал. Оттуда пошли папе вот эту телеграмму. Затем садись в поезд и приезжай на дачу… Евгения, ты меня должна слушаться. Я твоя сестра…

— И я твоя тоже, — промямлил Женя, еле живой от страха. «Ой, что я делаю! — в ужасе подумал он, — не так надо играть».

Сергей ушел, стуча каблучками женских туфель, и Женя остался на сцене один. От предчувствия позорного провала он похолодел. Силы покинули его, хотелось в панике убежать со сцены, спрятаться, зарыться. Потерянный и жалкий, он машинально глянул влево и наткнулся глазами на Елену Ивановну, стоящую за кулисой. Она улыбалась ему и руками делала энергичные жесты, будто бодро поднимала что-то невидимое вверх. Этот жест и эта улыбка пробудили в Жене чуть было не покинувшие его окончательно силы. Вдруг вспомнилось: «Хочешь, я в крапиву с крыши спрыгну?» Неожиданно для себя он решительно шагнул вперед. Остановился на краю сцены и впервые посмотрел в зрительный зал, куда с самого начала спектакля боялся смотреть, как в когда-то, когда был совсем маленьким, боялся посмотреть на картинку в книжке, на которой была нарисована страшная баба-Яга. Десятки глаз из сумрака зала были устремлены на Женю. Он встретился взглядом с широко раскрытыми глазами друга Сашки Якимова, и от этого взгляда ему стало легче. Возникла пауза, все ждали, что будет дальше. Женя почувствовал себя шустрой, смелой девчонкой – такой, как Машка, соседка по даче, как гайдаровская Женя, и ему захотелось сделать что ни будь озорное, отчаянное. Например, прыгнуть в зал, как в крапиву. Обращаясь в зрительный зал, перевирая текст, он с вызовом выпалил:

— Ну и ладно, пускай Олька старше. Зато у меня нос и брови как у папы. И характер будет папин. Вот! – и он гордо ушел со сцены.

Вдруг раздались аплодисменты. Елена Ивановна встретила его за кулисами объятием. Лицо ее светилось радостью:

— Ну, молодец Женька! Я уж боялась, что от страха ты и текст позабудешь. Вот так примерно и играй, девочка моя — сказала она свою любимую фразу.

Спектакль прошел на едином дыхании. Потом, вспоминая тот вечер, Женя почти ничего не мог вспомнить. В памяти возникал яркий свет сцены, полутемный, пожиравший Женю десятками глаз зрительный зал и устремленные на него глаза Сашки — и упоение от собственной игры и клокотание энергии в груди. Хорошо запомнилось, как в конце спектакля все участники вместе с Еленой Ивановной стояли на сцене, а весь зал хлопал. И Женя был счастлив. А потом шли домой с мaмoй, которая тоже, как и другие родители, пришла посмотреть спектакль, и вместе с ними шел Женин друг Сашка со своей мамой, и его мама говорила, что Женя играл лучше всех, что он так похоже изображал девочку, что если бы она его не знала, подумала бы, что он и вправду девочка. Лишь придя домой, Женя почувствовал усталость и опустошенность.

Спектакль был в субботу вечером, и все воскресенье Женя прожил в противоречивых чувствах. С одной стороны, он еще не остыл от вчерашнего успеха, от упоения игрой, хотя возбуждение было уже не таким сильным, как вчера. А с другой стороны его мучил страх неизвестности: как его встретят завтра в шкoле, в классе? Все ведь видели его девчонкой и неизвестно, как они к этому отнеслись. Может, изведут насмешками, обидными шуточками. А Женя так боялся насмешек!

Но оказалось, что страхи были напрасными. Уроки прошли как обычно, никто из одноклассников не вспомнил позавчерашний спектакль, будто его и не было. Только yчилка по физике Евгения Васильевна, « Евгеша», как прозвали ее ученики, во время урока похвалила Женину игру и сказала, что он, наверно, когда вырастет, станет знаменитым артистом, и мы все будем просить у него автограф.

А вечером Женя получил неожиданный сюрприз: мама пришла с работы с пластиковым пакетом:

— Вот, решила потратиться с получки. К тому же отец прислал тебе на подарок деньги. Пусть это будет подарок ко дню рождения.

— А что это? – спросил Женя, покраснев от предчувствия, по выражению маминого лица догадываясь, что в пакете лежит что-то необычное.

— А ты достань и посмотри.

Наверно, Али-Баба, попав в пещеру сорока разбойников, не испытал при виде несметных сокровищ такого волнения, в какое пришел Женя, доставая из сумки пакетики с колготками, трусиками, лифчиками. Отдельно в пакете лежал золотоволосый парик. На самом дне сумки лежал большой сверток. Женя развернул его: платье! Светло-желтенькое, с широкой белой каймой по подолу и воротнику. Цвет, форма, фактура новой, еще не ношенной ткани – все источало волшебный, чарующий аромат женственности. Светкины наряды Женя уже обжил, привык к ним и, честно говоря, ему уже хотелось чего-то нового, а главное, эти наряды были уже поношенные, и все-таки чужие, не на Женю шитые. То, что принесла мама, предназначалось для Жени, это все н