Не плачь, Дурында

Я проснулась от боли. Кое-как встала и добрела до ванной. Яркий свет после темноты спальни режет глаза. Холодные капли воды избавили меня от сонного дурмана, но не от простреливающей левый бок боли. Внутри постепенно разрастается паника, заполняя все мысли. Что-то пошло не так, что-то не так с моим организмом. Надо позвонить мужу. Как невовремя он уехал в командировку. Делаю шаг по направлению к двери и падаю на колени, ударившись головой о стиральную машинку. Внутри меня как будто стягивают в клубок колючую проволоку. Дышать становится тяжело.

Еще совсем недавно мы с мужем радовались заветным двум полоскам, которые наконец-то показал тест на беременность. Радовались, целовались, смеялись. И я всё думала, скоро сбудется моя заветная мечта — родить сына и назвать его…

— Не плачь, дурында, — явственно слышу голос из далёкого прошлого. Всё кружится перед глазами, а я мысленно переношусь в то время, когда мне было 18 лет.

В открытую створку окна раздалось характерное тарахтение мотора подъезжающего мотоцикла. Не смогла справиться с искушением и посмотрела через стеклянную поверхность, предварительно спрятавшись за занавеску, чтобы меня никто не смог уличить в подглядывании. Мотоцикл остановился, с сиденья слез высокий широкоплечий парень, одетый в джинсы и кожаную куртку. На голове приметный чёрно-красный шлем, который он снял одним неспешным движением. Лёшка. В груди и внизу живота что-то горячо, болезненно, сладко заныло. Какой же он красивый. Тёмные густые волосы на висках подстрижены коротко, а на макушке длина больше, но всё равно недостаточная, чтобы они завивались в кудри. Зачем природа наградила его такими волосами? О таких густых тёмно-каштановых с небольшой рыженцой локонах многие девчонки мечтают. Лёшка тряхнул головой, поправляя немного примявшуюся причёску, повел широкими плечами. Мне показалось или он поглядел в окно, за занавеской которого прячусь я? Невольно ещё сильнее вжалась в стену. Меня не видно, не должно быть видно! Поправил что-то там на своем железном коне и неспешно пошёл в соседний двор. Эти неторопливые, наполненные красивой мужской грацией движения заставили замереть, а потом сильнее застучать моё сердце.

Я знала Лёшку всегда, с самого своего рождения. Он наш сосед и друг моего брата. Ещё совсем недавно это был конопатый, рыжий, чуть полноватый мальчишка, над которым все смеялись. «Очкарик» и «пухлый», так дразнили брата и Лёшку ребята на улице. Не знаю даже, когда всё переменилось… Сейчас кажется, что это случилось неожиданно и вдруг. В один какой-то момент я посмотрела на него совсем другими глазами… словно в первый раз научившись смотреть. Нет, конечно, всё было не совсем так. Прошло много времени, прежде чем я поняла, почему в его присутствии сердце начинает неровно биться, почему в животе что-то сжимается, вызывая горячий спазм, почему дрожат руки, почему кажется, что не могу надышаться вволю. Лёшка вырос, детская полноватость прошла, теперь это рослый широкоплечий красавец, по которому сохнет полшколы, в которой я учусь. Хотя почему только половина? Почти все девчонки, за исключением совсем малышек, мечтают встречаться с Боровым Лёшкой. О прежнем невзрачном рыжем мальчишке сейчас ничего не напоминает, может только конопушки, которые редкими точками красуются не только на его лице, но также на плечах и спине. Удивительно, но даже конопушки не портят его, а лишь придают какой-то мальчишеский задор и весёлость. Впрочем, Лёшка в шкoле больше не появляется, он уже два курса университета закончил. А мой брат — три. В следующем году мне тоже предстоит поступать в высшее учебное заведение и, если повезет, скоро окончательно выберусь из нашего дурацкого посёлка в большой город с большими возможностями. Куда подавать документы, я уже давно определилась. Хотя чуть раньше, до того, когда всё переменилось, как большинство девчонок мечтала стать артисткой, ну или на крайний случай певицей. Определённый талант в этой области, у меня есть, притворяться умею классно. Теперь же у меня одна мечта, к которой я упорно стремлюсь, читая для этого кучу различных книжек по биологии и анатомии — поступить в медицинский. И совсем не потому, что одержима благородной идеей спасать людей, бороться с болезнями и смертью. Если честно — крови ужасно боюсь и всегда зажмуриваю глаза, когда вижу, что кто-то поранился. А если не дай бог поранилась сама, то почти всегда бухаюсь в обморок, не переношу вида собственной крови. Дело в том, что на врача учится Лёшка. А это уже достаточное основание, чтобы мне загореться идеей стать медиком.

Придирчиво посмотрела на себя в зеркало. Не уродина конечно, но и ничего особо красивого нет. Чересчур чернявая, широковатый нос, слишком высокий лоб, неидеальная кожа, лицо треугольное. А ведь так хотелось бы иметь широкие рельефные скулы, как у Деми Мур, например. Единственное, что мне нравится в себе, это большие миндалевидные глаза. Цвет радужки довольно интересный. Там есть лучики зелёного, желтого и коричневого цвета. Конечно, лучше было бы быть обладательницей красивых и ярких, словно полевые васильки, синих глаз, или, как в последнем романе, который прочитала, — фиалковых. Но это же только художественная литература, в жизни такие глаза бывают очень редко, а уж фиалковые, по-моему, вообще из области фантастики. Губы, если присмотреться, пожалуй, тоже хороши, по мне, так слишком большие и не очень чётко выраженные, но мальчишкам ведь это нравится — пухлые губки бантиком. Если напрячь мышцы лица, нос, кажется, не такой уж и широкий, в нём появляется больше структурности. Да, так лучше! Хотя у меня есть ещё одно чудодейственное средство. Тайное оружие всех женщин — косметика. Брат подарил на день рождения целый сундучок. Чего там только нет: тени разных цветов и структур, румяна, карандаши и подводка для глаз, разнообразные тюбики помады, пудра, тушь и ещё куча других, «необходимых» каждой молодой девушке вещей. Я долго и много экспериментировала — накладывала макияж, умывалась, потом опять всё повторяла, и так по несколько раз на дню. Теперь я уже знаю, какие краски идут моей смуглой коже. Как нужно подвести глаза, чтобы они казались ещё больше и выразительней, как можно придать большую рельефность губам, и даже как зрительно чуть сузить нос.

Вот и сейчас достала заветный сундучок, опять начав колдовать над своим лицом. А мне ведь очень идёт быть накрашенной. Из лица уходит обычность и детскость. Я становлюсь загадочной, почти восточной, почти красавицей. К макияжу добавляю одежду. Меня стройнит новая джинсовая мини-юбка и ярко красный топ, туго обтягивающий грудь. Снова и снова вглядываюсь в зеркальную гладь. Ощущаю целую гамму противоречащих друг другу эмоций. Я сейчас очень сильно похожа на тех красоток из журналов и фильмов, на которых засматриваются мальчишки и которым завидуют девчонки, даже несмотря на то, что у меня нет широких рельефных скул и голубых глаз. Только вот я так привыкла быть постоянно в джинсах, зимой и летом, днём и вечером, что накрашенной, сексуально одетой, ощущаю себя не в своей тарелке. Трусиха. Боюсь быть красивой, боюсь быть другой. Временами мне хочется обуться в чёрные босоножки на высоченном каблуке, которые я зачем-то уговорила купить маму. Пройтись в них, гордо держа голову, по улицам нашего захудалого посёлка. Хочется набраться смелости и показать всем вокруг, и прежде всего ему, что «дурында», так он меня называет, стала прекрасным лебедем, почти красавицей.

Всё-таки притащила чёрные босоножки на высоком каблуке. Надела. Дефилирую туда-сюда перед зеркалом, пытаясь ровно и уверенно «нести себя», пытаюсь набраться смелости, для того чтобы сбросить наконец-то такую удобную и привычную «лягушачью шкурку».

Вздрогнула, стук в дверь оказался неожиданным. Ступила в спешке неловко, подвернула ногу. Взвыла.

— Марин, открой!

Чёрт, чёрт, чёрт! Лёшка! Что он тут забыл? А я тут кривляюсь перед зеркалом, возомнив себя красавицей.

— Лёш, подожди секундочку!

В первую очередь сняла с себя эти дурацкие босоножки. Быстро стащила юбку. Куда я подевала джинсы? Блин, откровенный облегающий топ тоже надо снять к чертям собачьим. Снова взвыла, стукнувшись боком об угол стола. Зато штаны с футболкой нашла. Пара секунд… Всё, справилась.

— Марин, ты чего там, наряды примеряешь?!

Его шутка попала в самую точку. Бегу открывать дверь. Блин! Макияж! Я же накрашена, словно голливудская кинодива. Чёрт, чёрт, чёрт! Какого лешего он притащился сюда так невовремя? Умываться очень долго, поэтому напялила на глаза тёмные очки, губы нещадно вытерла первым попавшимся, как назло, светлым полотенцем. Мама будет ругаться, ну и пусть! Распахиваю дверь на всю и замираю. Лёшка стоит в лучах солнца, которое слепит глаза так сильно, что несмотря на очки, невольно брызнули слезы… или дело не в слепящих лучах, а в нём, и это он — моё солнце?! Нельзя же быть таким красивым, что обжигает и захватывает дух, а ты превращаешься в скользкое постоянно подрагивающее желе, готовое чуть что, сползти к его ногам. Небрежно опёрся плечом о косяк двери, стоит, внимательно и медленно разглядывая меня, заставляя нервно сглатывать.

— Чего тебе надо? — вышло боле чем нелюбезно.

Его брови восклицательно и немного дурашливо вскинулись.

— Ого, Дурында сегодня не в духе.

Захотелось ударить ухмыляющееся красивое лицо, но я наоборот улыбнулась вовсю. «Дурында» — ненавижу, ненавижу, ненавижу это обидное прозвище! Его придумал когда-то очень давно мой брат. Наверное, в отместку за то, что был вынужден присматривать за мной, пока родители зарабатывали деньги. Я была настоящей рыбой-прилипалой, бегала за ним, как хвостик, а потом всё докладывала маме с папой. «Отстань, Дурында», «уйди, Дурында», постоянно слышала я. Впрочем, избавиться от маленькой проныры было не так-то просто. Мне всегда казалось, что ребята затевают какую-то каверзу и это было страсть как интересно. Когда чуточку подросла, докладывать старшим перестала, а вот таскаться за мальчишками нет…

— Н-настроение великолепное, п-просто отвлек от дел, — всё-таки обида и раздражение чуть проскользнули в слова. Ни фига я не умею притворяться.

— Как там Андрей, звонит?

Брат учится на инязе и уехал почти на всё лето в Германию, чтобы там практиковаться немецкому.

— Звонил вчера, у него всё в порядке. Кажется, надумал влюбиться в какую-то девицу.

— Немку? Это интересно…

В глазах у Лёшки появилось немножко мечтательное и похабное выражение. Кажется, знаю, что происходит у него в голове, прямо читаю мысли, наверняка там картинки из немецкого порно, за просматриванием которого я когда-то застала их с братом. Хотя больше всех тогда смутилась я. Потом целую неделю не могла глядеть на Лёшку, не краснея. Боровой же только смеялся и, чтобы усилить до невозможности степень моего смущения, весьма откровенно пялился на мою грудь, вынуждая сильнее сутулить плечи.

— Нет, тоже приехала на практику, кажется, она из Питера. Так что догнал тебя Андрюха, ты влюблен в москвичку, он — в петербурженку.

— Кто тебе сказал, что я влюблен?

Лёшка опять внимательно на меня смотрит, потом убирает прядь моих волос, прикрывающую немножко солнцезащитные очки и глаза под ними.

Дрогнула.

— Р-разве нет? Вы же п-постоянно медляки вместе танцуете, обжимаетесь и целуетесь.

Сколько раз я наблюдала эту картину, исходя завистью и ревностью, как красавица москвичка Людочка обвивает руками его крепкую шею и плечи, трётся о Борового, смотря со значением, точнее, с желанием. А Лёшка, совершенно никого не стесняясь, приобнимает её за попу, прижимает к себе как можно ближе и целует прямо в губы.

— Мариш, какой же всё-таки ты ещё ребенок, танцевать вместе (Дмитриева Марина для Sеxytаlеs.оrg) и целоваться не всегда означает влюблённость.

Ага, хотелось бы мне разок испытать на себе такую Лёшкину «не влюбленность». Какой он всё-таки сукин сын! Даже стало немного жаль ненавистную москвичку.

— Да, скажи это Людочке, думаю, она будет рада услышать.

Он мгновенно разозлился. Конечно, кому приятны намеки на то, что ты ещё та сволочь. Взгляд стал колючим, а ноздри расширились.

— Людочка, в отличие от тебя, большая девочка и знает, что к чему. Ты думаешь, у неё в Москве нету хахалей? Да куча, и все перспективные, в отличие… , — замолк.

Смотрю на него потрясённо, бедный Лёшка, а я ведь и не догадывалась, какое отчаяние у него внутри. Так это не он с ней, а она с ним развлекается?

— Лёшенька, прости…

Инстинктивно вскидываю вперед руки, обнимаю Борового, желая утешить и сгладить боль, которую причинила своими нечаянными словами.

— Я ведь не знала, что ты переживаешь…

Неловко прижимаюсь к нему, глажу по спине. И только потом понимаю — я в его объятиях, близко-близко. Так близко, что слышу, как неровно стучит Лёшкино сердце. Замираю и не дышу. Вся напрягаюсь, как натянутая до предела струна.

— Какая же ты дура, Маринка, — шепчет прямо в мое ухо Боровой.

Голос какой-то незнакомый, словно надтреснутый, словно не у одной меня проблемы с дыханием. Этот шёпот заставил струну, в которую я превратилась, завибрировать, задрожать. Делаю жадный вдох, и с этим вдохом ноздри наполняет, заполняет всю его запах: смесь одеколона, который я дарила Боровому на день рожденья, немного мужского пота и ещё чего-то непередаваемого, присущего только ему одному.

— Лёшка… — уже совсем по-другому шепчу я.

А губы мои сами по себе раскрываются, тянутся к нему. Не знаю, чего я ищу и чего желаю. Но, конечно, не того, что последовало. Боровой оттолкнул.

— Дурында, мы с ней просто трахаемся для обоюдного удовольствия.

Да, всё просто и цинично. Лёшка ещё тот бабник. Мне ли не знать. Сколько раз они с братом обсуждали при мне своих девчонок.

— Правда, тебе этого не понять, ты ещё маленькая и глупенькая.

Легонько дурашливо щёлкнул по носу. Не отвечаю, просто стою и смотрю на него, не в силах отвести глаз, высоко задрав подбородок.

— Ты что там, плакать собралась?

Как он догадался? Одно невидимое движение и мои солнцезащитные очки оказались на голове. Чёрт, я же не хотела, чтобы он видел меня накрашенной. Не хотела? А может, наоборот? Взгляд забегал с одной пуговицы Лёшкиной рубашки на другую. Не тут-то было, пальцы Борового клещами вцепились в мой подбородок, вынуждая смотреть ему в глаза. Какое у него странное выражение лица, не могу понять, ему нравится или нет… Наверное, нет… Почему ничего не говорит, долго смотрит и молчит? Плавлюсь под серыми лучами его взгляда, плавлюсь, замерзаю, умираю, воскрешаюсь и всё это одновременно. Интересно, о чём Лёшка думает? Если бы можно хоть на секундочку заглянуть в его голову. Узнать, что он чувствует и думает. Разворачивается, уходит, всё так же ни слова не сказав. А я ещё долго стою со слезами на глазах и горящей от его прикосновений кожей. Маленькая, говоришь?! Глупенькая?! Не буду больше дурындой. НЕ ХОЧУ!!

Решимость стать другой, хотя бы только и в его глазах, горела во мне практически до самого вечера. Потом я опять струсила и вместо мини-юбки надела джинсы. Хотя, конечно, вид в джинсах и на высоких каблуках тоже кардинально отличается от обычного, когда на мне надеты штаны и кроссовки. Ну же! Давай, не дрейфь, «дурында»! Не снимай, оставь красный топик и накрась ярко губы!

Танька — подружка, с которой мы собрались на дискотеку, завистливо присвистнула.

— Ого, ты какая. Просто отпад, все парни твои будут!

Мне не нужны все. Мне нужен только Лёшка. Но я для него «маленькая и глупенькая».

Впервые, наверное, наше появление не осталось незамеченным. Девчонки зашушукались и посмотрели по-особому, возможно, признав во мне соперницу за внимание противоположного пола… Ну надо же! Кто бы мог подумать, что на меня обратит внимание Данила Сиденко. Взрослый, наглый и красивый парень с соседней улицы. Кажется, он на год или даже два старше брата. Подошёл к нам с Танькой, улыбаясь во все тридцать два зуба. Подружка от восторга дышать перестала. Сиденко потянул меня за руку сказав: «Пошли танцевать, красавица». И я пошла, почему нет? Потом мы с Танькой сидели с ним в баре, болтая о том о сём, попивая сок, обильно сдобренный водкой. Я старалась вести себя, как взрослая, уверенная в себе девушка, старалась шутить и быть остроумной. Кажется, удалось. Во всяком случае, Сиденко не отходил от меня ни на шаг, смотря более чем заинтересовано. Во мне же всё больше и больше досады. Ну почему Борового как назло нет? Как хочется показать ему, что «дурында» уже взрослая и на неё обращают внимание парни, которые даже его старше. Я, конечно, пошла танцевать с Данилой ещё раз, конечно, позволила ему прижимать меня довольно близко к себе, конечно, обвила его шею руками, когда увидела, что в зал, наконец-то, входит Лёшка, с висящей на его правой руке красавицей Людочкой. И я, безусловно, улыбнулась Даниле ласково, в ответ на его довольно пошлый комплемент. Боровой нас увидел. Взгляд Лёшки прожёг всё у меня внутри калёным железом. А от его застывшей на губах усмешки — «ну-ну, детка, надев мамино платье, ты не стала взрослой», захотелось выть.

Данила, видя мою благосклонность, быстро пошёл в атаку, рука с талии переместилась на мою попку. Отвратительно! Хочется ударить этого нахала. Но я делаю совершенно противоположные вещи, приподнимаю подбородок, выпячивая губы, словно приглашая себя поцеловать. «Дурында» выросла, «дурында» теперь взрослая, «дурында» может целоваться с кем захочет!… Отвратительно, мерзко, скользко, влажно! Однако, я позволяю Сиденко мусолить мои губы. Лёшка смотрит! Отчётливо ощущаю это, словно у меня и на затылке есть глаза. Наконец-то закончился медленный танец, наконец-то закончился противный слюнявый поцелуй! Дальше танцую сама, став специально так, чтобы Боровому были хорошо видны все мои телодвижения. Хочется быть сейчас разбитной, сексуальной и даже распутной! Стать Людочкой, ведь когда она выходит на танцпол, практически все мужские взгляды обращены на неё. Конечно, она столько лет занималась брейк-дансом, а не русскими народными танцами, как я. Все, да не все! Данила сейчас смотрит только на меня, Лёшка тоже. Смотрите, смотрите, я ещё и не так могу. Сексуально извиваюсь, приседаю, потом выпрямляюсь, вскидывая вверх руки и снова медленно опускаюсь. Верчу бедрами быстрее и быстрее, точно я жительница Бразилии или Аргентины какой-нибудь. У нас невольно получилась своеобразная дуэль с Людочкой, кто кого перетанцует. Для неё это ещё одна возможность показать себя и наказать выскочку, попытавшуюся оспорить её статус богини танцпола захудалого поселка. Для меня — всё намного серьёзней. Ведь я сейчас сбрасываю «лягушачью шкурку», избавляясь от своих комплексов и страхов, становлюсь взрослой. Мальчишки засвистели, желая нас спровоцировать на ещё большую откровенность в танце. Боровой хмуро смотрит, смотрит не на Люду, на МЕНЯ. На губах больше нет усмешки. Но и понять, расшифровать выражение его лица невозможно. Танец закончился, даже аплодисменты раздались.

Сиденко тянет меня за руку. Его глаза масляные, в нем чувствуется какое-то нетерпение, мандраж. Хочется выдернуть свою руку из его влажных пальцев. Хочется оглянуться, посмотреть на Борового, сказать ему одними глазами: «Лёш, не позволяй мне делать глупости». Нет, покорно иду с Данилой. Выходим из здания дискотеки, он оттесняет меня чуть в сторону, прислоняет к стене, наваливаясь сверху, целует. Отвратительно мерзко, скользко, влажно! По всей коже побежали склизкие пауки и тараканы. Зачем я здесь с этим незнакомым парнем, который слюнявит мои губы и лапает попу? Упираюсь руками в его плечи, пытаюсь оттолкнуть.

— Данила, подожди, не надо!

— Детка, ты такая офигенная, у меня на тебя стоит весь вечер. Чего я тебя раньше не видел?

Видел, конечно, просто не обращал своего гадкого внимания. Такие вот комплименты вызывают во мне желание кричать «Фи» и вовсю отплевываться. Снова пытаюсь освободиться от неприятных объятий, не тут-то было, Сиденко держит крепко. Попалась, «дурында», маленькая глупенькая «дурында», возомнившая себя взрослой.

— Марин, поехали домой!

За спиной Данилы стоял Боровой.

Лёшечка, Лёшенька, Лёшка. Пришёл за мной, не бросил! Возликовала. Но явное презрение, читающееся на его лице, вмиг погасило радость и подняло во мне бурю негодования.

— Лёш, там Людочка скучает, а меня Данила проводит.

И снова специально подставила Сиденко свои губы. Что я творю, идиотка!!

— Марин, — сколько в этом обращении металла.

Сиденко оторвался от мусоленья моих губ.

— Ты чего Боровой, глухой что ли? Девушка ясно сказала о своих желаниях. Иди отдыхай.

Лёшка совершенно проигнорировал выпад противника, а лишь тихонечко, но с прежним металлом в голосе, позвал:

— Марина, поехали.

Я уж было шагнула к нему, но Сиденко крепко держит.

— Ты ей что, папа? Или сам её хочешь трахнуть?

— Она сестра Андрея Сысоева.

Данила рассмеялся.

— Кто бы мог подумать, что у очкарика вырастет такая симпатичная сестрёнка.

Мой брат тоже красивый, хочется кричать мне. У Лёшки же заходили желваки на щеках. Ой. Ой.

— Марина едет домой, найти себе кого-нибудь повзрослее!

— Иди на хрен, она вполне уже выросла, вон какие сиськи!

Руки Сиденко весьма нагло ощупали мою грудь. Я в растерянности, даже не пытаюсь освободиться, просто потрясена самой ситуацией, в которой оказалась из-за своей же глупости. Отвратительно! Лёшка стремительно приблизился. Отталкивает Сиденко от меня. И тут же получает в челюсть. Я визжу. Мамочки, бедный Боровой.

Он орет:

— Марина, отойди!! — и разъярённым быком бросается на моего ненавистного кавалера.

Завязалась нешуточная потасовка, и я не пойму, кто кого бьёт и кто побеждает. Опять визжу. Потом, зажмурив глаза, просто шагнула на них, решив попытаться разнять дерущихся парней, тут же получив весьма увесистый тычок в голову.

— Я же сказал, уйди! — заслоняет меня собой Боровой и пропускает ещё один удар в челюсть, падает. Лёшечка! Ненавижу этого Сиденко! Сама от себя такого не ожидая, размахнулась и отвесила ему увесистую оплеуху. Данилу это окончательно взбесило.

— Шалава малолетняя!! — услышала комплимент в свой адрес.

Он даже замахнулся, но Лёшка опередил, отбросил его со всей силы, свалив на землю. И снова бой. Опять кулаки, маты и мой визг. Они же поубивают друг друга! Бедный Боровой. Наконец-то крики услышали, прибежала куча народа, начали разнимать дерущихся парней, растаскивать в разные стороны. Сиденко матерится, как сапожник, сыпля в адрес Борового угрозами. Лёшка смотрит угрюмо и сплёвывает кровью.

— Не смей к ней приближаться, даже близко!

К Боровому подбегает Людочка, обнимает, гладит по волосам, что-то говорит ласково и заботливо. Не верится даже, что они «просто трахаются».

— Люда, позже поговорим, мне нужно Маринку отвезти домой.

Ликование радостной волной разлилось во мне. Лёшка подрался, из-за МЕНЯ, Лешка отшил Людочку, из-за МЕНЯ!

— Детское время кончилось, — добавляет Боровой, опять сплевывая кровью.

Одной фразой гася во мне радость и разыгравшиеся было мечты.

Ну и пусть я для него ребенок! Ничего, вырасту, стану сексуальной , умной, красивой! Такой, что он не сможет пройти мимо, не сможет обозвать меня больше «дурындой».

Боже, как приятно ехать вместе с ним на мотоцикле, обхватив крепко руками за талию, вдыхая его запах, чувствуя своим телом его тело, омываясь воздухом, ветром и рычанием мотора. Ещё сильнее прижалась к Боровому, обхватила, словно клещами, крепко-крепко. Хочу ехать так как можно дольше, хочу, чтобы этот миг никогда не заканчивался! Внизу живота нарастает тепло и томление. И никакая я уже не малышка, знаю — это желание. Трусики, наверное, насквозь мокрые. Моё тело готово, оно хочет познать, что же это такое — быть женщиной, познать с ним, с Лёшкой.

Мотоцикл остановился, мотор заглох. Но мы не двигаемся. Нет, я всё так же крепко обнимаю его, прижимаясь, как можно ближе. Его сердце стучит сильно и быстро, а может, так бьётся моё, отдаваясь даже в голове, прижатой к Лёшкиной спине. Не могу разжать объятий, не хочу!

— Приехали, — тихонько говорит Боровой.

— Дурында, ты что там, уснула?

Опять эта ненавистная кличка. Она словно катализатор для меня! Быстро оказалась на ногах, отстранившись от такого притягательного тела.

— Ага, я помню, «детское время кончилось»!

Голос дрогнул, выдавая обиду. Тоже мне, притворюшку нашла. Лёшка вслед за мной слезает с мотоцикла, страдальчески кривится и морщится. Какая же я эгоистка беспросветная, забыла обо всём, кроме себя любимой!

— Лёш, тебе больно?

— Всё нормально.

Какое там нормально, он весь в крови, губы распухли, костяшки пальцев разбиты! Под уличным фонарем возле моего дома всё прекрасно видно. Вид более чем устрашающий.

— Лёш, пойдем в летнюю кухню, надо ранки обработать и от крови тебя отмыть, тётя Валя если увидит, будет в шоке.

Боровой усмехается опухшими кровоточащими губами.

— Мать Тереза, блин. Мозги надо было включать! Сиськи выросли, а ума нет! Сиденко взрослый парень, который не будет обжиматься по углам, любоваться на звёзды и вздыхать, воспевая твою красоту. Ему другое надо, и извиваясь так перед ним, ты должна была понимать, как он это воспримет.

— Я извивалась не перед ним… — начала было я, но потом запнулась и замолчала, проглотив окончание «а перед тобой»

… и мне безумно хотелось, чтобы Боровой понял, что я хотела сказать своим смелым танцем. Потому что всё внутри кипит, встает дыбом от желания прикоснуться к Лёшке, поцеловать в губы, обхватить за шею, запустить пальцы в волосы.

— Лёш, пойдём, — тяну его за руку.

И от этих прикосновений руку словно протыкает иглами, только они не несут боль, они несут жар, который постепенно поднимается от пальцев вверх, сжимает мою грудь, давая ощущения жажды и нехватки кислорода, потом опускается вниз живота, отдаваясь там неравномерной пульсацией…

Включаю свет в летней кухне.

— Подожди немножко, я за аптечкой сбегаю и маме скажу, что пришла.

Когда вернулась, Лёшка сидел на стуле с прикрытыми глазами. Неужто заснул? Боже, как же его разукрасил этот Сиденко! Бровь рассечена, под глазом, кажется, будет огромный синяк, на скуле с другой стороны тоже. Волосы в крови, наверное, поранил голову, когда упал. Но даже синяки и ссадины не портят красивое лицо Борового, скорее наоборот. В нём сейчас столько скрытой силы, мужской, бьющей через край сексуальности, подспудно обостряющей женскую сущность, что мои руки, открывающие флакон с перекисью водорода, дрогнули и часть жидкости вылилась на пальцы и пол. Подхожу к нему ближе, веки Борового открываются. Что в его взгляде? Мне чудится что-то хищное, жадное, опаляющее, расплавляющее внутренности. Влажной ваткой касаюсь рассечённой брови, вздрагивает, и это вздрагивание передаётся по моим пальцам дальше, до локтя, потом до плеча, потом к груди и вниз, к животу, к лону, к ногам. Я вся вибрирую, вся дрожу. Придвигаюсь ближе. Только лишь за тем, чтобы было удобнее. Кого я обманываю? Снова обмакиваю ватку в перекись водорода, наклоняю его голову, пытаясь добраться до раны на затылке. Его лицо оказывается прямо на уровне моей груди. Ну и пусть! Смотри, смотри, я выросла, я женщина! Мне показалось или Боровой жадно вдохнул воздух, а потом задержал его в себе? Руки перебирают Лёшкины волосы, открывая повреждённые участки кожи. Пальцы путаются в густых прядях и дрожат. Разве это волосы? Огненные нити! Жарко, жарко, ужасно жарко! Да ещё и мою грудь опаляет его горячее дыхание. Смываю кровь. Хочется зажмурить глаза, но не потому, что боюсь вида запёкшейся крови и рана кажется устрашающей, просто хочу оказаться где-то в другом измерении, где нет окружающих предметов, где мы не будем всю жизнь знающими друг друга соседями, а будем просто любящими мужчиной и женщиной. Лёшка опять вздрогнул, оторвав меня от мечтаний.

— Больно?

— Нет, — голос с хрипотцой, глубокий.

Касаюсь пальцами пуговиц на его одежде.

— Надо снять рубашку посмотреть, всё ли там в порядке.

Криво усмехнулся, но позволил мне действовать дальше. Затаила дыхание. Одна пуговица, другая, руки дрожат и не слушаются. Его кожа обжигает, его дыхание опаляет. Наконец расстёгнута последняя пуговица. Снимаю рубашку. Кулаки Сиденко и сюда добрались, большущий кровоподтёк красуется на плече. Бедный Лёшка… Дальше всё произошло инстинктивно. Непроизвольно касаюсь губами раны, желая утешить, желая взять его боль на себя. Лёшка вздрогнул всем телом.

— Дурында… — раздался его приглушённый стон.

Но меня сейчас почему-то совершенно не задевает ненавистная кличка. Руки Борового оказываются на моих бёдрах, притягивают к себе, усаживая на колени. Разве это возможно, вмиг разучиться дышать? Смотрит мне в глаза. Делаю то, о чём давно мечтала, обвиваю его шею руками, запускаю пальцы в волосы. Глаза приближаются, его губы осторожно касаются моих. Раскрываю жадно рот. Всё внутри кричит. Я готова, я жду, я хочу!! Не останавливайся! Осторожность как рукой сняло. И эти пожирающие, сминающие, вбирающие в себя прикосновения вызывают совсем другие чувства, нежели поцелуй Сиденко на дискотеке. Хочется раскрыться, отдаться, раствориться, растаять на этих губах с привкусом крови. Отвечаю ему, повторяю за ним. Захватываю в плен верхнюю губу, потом нижнюю, посасываю, втягиваю в рот его язык. Сейчас влажность поцелуя обволакивает, окрыляет, усиливает томление внизу живота. Я словно в жарком тумане, горячечном бреду. Перемещаю ноги, оседлав Борового, прижимаюсь к нему плотнее. Наши тела внизу разделяет только ткань его и моих джинсов. Лёшка стонет. Вбираю губами этот стон в себя, и долго смакую его, пьянея, как от крепкого алкоголя. Никакая водка с соком не сравнится с этими ощущениями. Лоном чувствую его возбуждение, бугор между ног. Неосознанно трусь, толкаюсь об этот выступ.

— Лёшка, пожалуйста, прошу тебя, люби меня.

Из его горла раздался непонятный возглас, похожий на рык. Подскочил со стула, придерживая меня под попу. Повисла на нём послушной ручной обезьянкой. Не отпусти, не урони, держи меня! Осторожно опускается вместе со мной на тахту, стоящую в правом углу летней кухни. Никогда не разожму объятий, никогда! Дальше Лёшка действует быстро. Вмиг алый топик отлетел в сторону, прикосновения, кожа к коже, бьют током, вызывая желание стонать в ожидании чего-то. Чего?… Пальцы ловко расстёгивают молнию на моих джинсах, сдёргивают их с ног. Ах, какая я развратная штучка, хоть ещё и числюсь девственницей. Тут же забрасываю одну из них на Лёшку. Делимся в поцелуе стонами, рычанием, нетерпением. Его пальцы ложатся на мои трусики, развожу бесстыдно бедра словно приглашая двигаться дальше, быть настойчивей смелее, грубее. Кричу ему в губы, когда руки Борового касаются клитора. Как же сильно отличаются ощущения, которые вызывают его прикосновения, от всех других, мной испытанных. Лёшкины в десять, в сто, нет, в тысячу раз острее… Его пальцы творят волшебство, заставляя меня выгибаться мостиком, выть от удовольствия. Он шепчет что-то в моё ушко, но я не понимаю слов, они сливаются в какой-то гул, шум, который постепенно нарастает не только в голове, везде, во мне. Тело сковала мучительное сладкое напряжение, и оно словно ждёт чего-то. Ещё чуть-чуть, ещё немного…

— ОООООООООООООООООО! — забилась, зажала ногами Лёшкину руку, прикусила его губы.

Даже не ожидала, что это будет так быстро и так остро.

— ОООООООООООООООООООО!!

Оргазм от его пальцев намного сильнее, чем те, которые мне удавалось получить с помощью своих рук или под струями воды. Маленький взрыв в моей вселенной.

— Лёшка, — потрясённо шепчу я и целую его губу, плечи, руки, ласкаясь к нему маленьким щенком, не зная, как по-другому выразить свою благодарность.

— Лёшечка, Лёшка, Лёшенька!

Какое у него тяжёлое дыхание. Теперь моя очередь. А что, если как в том порно? Почему нет!? Постепенно поцелуи снижаются, теперь мои губы покрывают его живот. Боровой вздрагивает, мышцы пресса напрягаются. Какая у него приятная кожа, какая у него горячая кожа, какая у него вкусная кожа. Лёшкины глаза прикрыты, когда я, собрав всю свою смелость и наглость в кулак, берусь за пряжку ремня, по его лицу словно проходит судорога. Впервые вижу так близко реальный мужской член. Во мне сейчас почему-то совсем нет стыда или смущения, тяну к нему руки. Он приятный на ощупь, нежный шелковистый, но твердый и мощный. Что там было дальше? Взять в рот, облизнуть. Когда-то это мне казалось таким пошлым и унизительным, сейчас кажется естественным. Ведь если любишь человека, хочется целовать его всюду. Осторожно касаюсь губами головки, член вздрагивает под моими губами, Лёшка стонет. Прохожусь языком по всей поверхности, потом плотно обхватываю губами, всасываю в свой рот. Моя любовь солёного вкуса. Округляю губки и скольжу дальше по стволу члена. Лёшкины руки ложатся на мою голову, зарываются в волосы. Давят, насаживая сильнее на себя. Ещё один его хриплый стон. Ой, как глубоко! Поперхнулась, закашлялась, из глаз брызнули слезы. Боровой сразу отпускает.

— Лёш, прости, я научусь.

Тяну к нему руки и губы, собираясь продолжить. Но он отстраняет, отодвигает меня. В глазах явственно читается сожаление и сосредоточенность.

— Нет, Марина, нет!

— Я неправильно делала?

— Не в этом дело, понимаешь… — впервые вижу нерешительность на его лице, — … ты всё равно не поймешь.

Застёгивает молнию на брюках и ремень. Его ладони обхватывает мои горящие огнём щеки, смотрит мне в глаза. Лёшка, Лёшенька, я тебя люблю!! Так сильно люблю, что мне хочется кричать об этом во всё горло. Но я даже почему-то шёпотом не решаюсь произнести заветные слова. Однако они жгут, жгут меня изнутри, вырываясь слезами, которые крупным горохом катятся из глаз.

— Не плачь Дурында, — шепчет ласково Боровой и целует в лоб, потом во влажные глаза. Отстраняется… уходит.

Уходит?! Но почему? Я непонимающе смотрю на его широкую спину. Что я сделала не так?! Чего я не пойму?! Почему я не пойму? Боже, я всё испортила!

…

Возвращение в реальность сопровождалось ещё одним витком боли. Я лежу на полу в ванной. Действительность кружится, расплывается, идёт кругами. Это точно ванная? Вон умывальник, из крана которого всё ещё льётся вода. На полу мохнатый белый половичок, стоивший кучу денег. Муж удивлялся: «10 тысяч — за это?». Обречённо вздыхал, но отсчитывал купюры. Кран, надо закрыть кран! Нет, главное позвонить мужу, или Андрею, или в скорую! Встаю, открываю дверь и тут же падаю как подкошенная, теперь уже на полу в коридоре. Окружающие предметы расплываются. Вокруг меня словно закручивается светло-зелёная воронка. Невольно отмечаю обои в коридоре такого цвета. Пытаюсь подняться, но сил на это нет, в теле не осталось больше костей. Слёзы бессилия покатились по щекам…

— Не плачь, Дурында, — снова слышу Лёшкин голос и переношусь на десятилетие назад в своё прошлое, в то лето, когда я так сильно любила…

Опять прячусь за занавеской, который день прячусь за занавеской, подглядывая за Боровым. Его разворот плеч, неторопливые, наполненные уверенностью в себе движения, сосредоточенное сейчас выражение лица — всё в нём восхищает. Облизнула вдруг пересохшие губы. Ну почему он остановился тогда? Видимо, я не сексуальная. Не сексуальная?! А как объяснить его горящий взгляд, дрожащее тело под моими губами? Как объяснить неровное дыхание, стоны и сожаление? Я же видела, чувствовала — ему было тяжело от меня оторваться! Может, его возбуждение — просто реакция мужского организма на полураздетое женское тело рядом? Даже если оно принадлежит всего лишь маленькой глупенькой «дурынде».

— Мариш, — зовёт меня мама, отрывая от дурацких мыслей, — сходи к Боровым, тетя Валя обещала мне лекарство в аптеке купить.

Раньше, до того, когда всё переменилось, я была бы рада сбегать к соседям. Люблю тетю Валю, она такая добрая, гостеприимная, и у них в доме всегда есть что-то вкусненькое. Буквально до позавчерашней ночи, я была бы рада сбегать к соседям, чтобы лишний раз полюбоваться Лёшкой и почувствовать опять то сладкое томление в груди и внизу живота, которое возникает каждый раз, когда его вижу. Сейчас ноги не слушаются, словно колодки на них надеты. Страшно посмотреть ему в глаза и понять — он уже забыл тот эпизод в летней кухне. Понять, что это имеет значение только для меня. Как назло, попала на обед. Как н