Лебяжье

— Thаnk yоu, Аngеlа. Wе dоn»t wаnt tо wеаr Mоrоccо оut оn hеr first dаy, dо wе.

— My plеаsurе, Ms. Swаnn.

— Аn еxcеllеnt pеrfоrmаncе. Nоw, hеlp Mоrоccо up, will yоu?

Mоrоccо оpеnеd hеr еyеs, аnd fоcusеd thеm, sеnsing thе blооd rushing thrоugh hеr vеins.

Shе triеd tо rеlаx, but hеr lеgs wеrе shаking frоm thе pоwеr оf thе fееlings thаt hаd sо

quickly оvеrwhеlmеd hеr. Shе wоuld nееd а hаnd tо gеt tо hеr fееt, аnd fоund hеrsеlf

vеry glаd thаt it wоuld bе Аngеlа»s.»

Schооl Fоr Submissiоn,

by M. Lоck &аmp; J. Gаllаghеr

— Сейчас мы определим, кто из нас сильнее. И тот, кто сильнее, будет господствовать, а тот, кто слабее, будет в рабстве.

Голос Маши звучал глухо, как всегда.

— Как же мы станем определять?

— Очень просто. В борьбе.

— Прямо здесь?

— Да, прямо здесь, — интонация Маши вызывала у него эрекцию, как обычно.

Она стояла возле окна в своих неизменных джинсах и мужской сорочке навыпуск, синего цвета. У неё были голубые глаза.

Рядом с ней он всегда чувствовал себя увереннее, чем в её отсутствие. Ему нравилось смотреть на неё, когда она сидела за соседним столом в кабинете и работала. В перерывах она поворачивалась на стуле к нему и, расположив свои ладони на бёдрах у самой молнии джинсов, расставив широко и непринуждённо ноги, разговаривала с ним.

Он словно срисовывал её уверенность себе на память, как старательный ученик живописи. Из её глаз перетекал голубой поток в его собственные глаза, а её бордовые суховатые губы становились для него источником постоянного внимания. У неё было особенное произношение, отчасти из-за неровных зубов, отчасти из-за общего неровного характера и горячего темперамента. Но когда она говорила по делу, её голос становился глуховатым, а интонация проникающей.

Когда она отворачивалась, он рассматривал её прямые плечи и оголённую шею под короткой мальчишеской причёской. Маша даже спиной выражала надёжность для него и совершенную свою независимость. Рифлёные подошвы её хорошо зашнурованных спортивных туфель. Лопатки под белым джемпером, заставлявшие его представлять себе лебедя.

Однажды он неосторожно пошутил с ней, ещё в начале их знакомства, когда только-только произошёл переход от «Вы» к «ты», и ежедневное пребывание в одном кабинете наедине друг с другом требовало каких-то ритуалов или правил. Он был ошеломлён, как молниеносно отреагировала Маша на шутку. Она не стала смеяться, не выдала ему язвительную отповедь, плод долгих раздумий для защиты своей личности, не промолчала, не обдала презрением.

Она стремительно развернулась к нему и ударила кулаком по спинке его стула, так что он по инерции въехал в свой стол. После этого она спокойно поставила ногу на колёса его офисного стула и ещё сильнее прижала его к столу, так что он едва мог вздохнуть. Он не нашёлся, как себя вести. Это было крайне необычно для рабочего кабинета; в любой момент кто-нибудь мог открыть дверь и войти по делу к нему или к Маше. Мысль о том, что Маша способна пойти на такой риск, привела его в трепет. Он бы никогда не решился на нечто подобное, потому что был старше её на восемнадцать лет и привык к офисному этикету. Он попробовал поднять руки, чтобы оттолкнуться от края стола, но в его теперешнем положении он был словно связан по рукам и ногам и только беспомощно сжимал и разжимал пальцы. У него не было никакой точки для опоры, чтобы выстроить защиту или спастись, и внезапно он понял, что его спасение зависит от самой Маши.

Это было такое острое чувство, что он вспотел. Между тем мгновения длились, а в его положении ничто не менялось. И хотя Маша находилась у него за спиной, он осознал, что ей ничего не стоит держать его в плену. В то время, как он прилагал все свои усилия, чтобы освободиться, она всего лишь нажимала ногой на колесо его стула. Это означало, что её руки были свободны для действий, и эта мысль его поразила. Маша могла бы сейчас расправиться с ним: например, ударить его одной рукой, схватить за волосы другой. И то, что она не пользовалась этим преимуществом, а давала ему понять это преимущество, оказывало на него невероятно сильное воздействие.

Прошло ещё несколько мгновений. Шутка затягивалась. Он всё ещё пытался мыслить старыми категориями, думал обратить происходящее в шутку, но неумолимо к нему подступало осознание, что для него начинается новая жизнь, что по-старому он никогда к этой девушке обращаться не будет, и судить её по офисному этикету не сможет.

Наконец, ещё через несколько мгновений его тело поняло власть. Он буквально пропитался пониманием, что Маша имеет власть над ним. И тотчас Маша отпустила его.

Конечно, он постарался рассмеяться, постарался привлечь Машу к своему веселью, но он не мог обмануть самого себя и сделать вид, что только что не произошло то, что произошло: его подчинение. И он понимал, что и Маша это понимает. Это волновало и возбуждало его.

Через пару дней после этого случая он с удивлением обнаружил, что ему очень хорошо находиться рядом с Машей. А затем, когда она стала разговаривать с ним, он стал чувствовать у себя эрекцию. Это его тоже удивило: получалось, что не он сам возбуждается Машей, а Маша определяет для него, когда он должен возбуждаться ею.

Все эти события настолько шли вразрез со всем тем, что он считал нормальным для себя и общества, что он попытался избавиться от Маши. Несколько раз он в разговоре с ней ловил её на противоречиях в её позиции и осуждал. Но ничего не получалось! Маша одним словом отбрасывала его — не посредством аргументов, а на основании его подчинённого положения перед ней. Он злился, не разговаривал с ней, но от этого пропадала та атмосфера, которой он уже успел надышаться, в которой ему было так хорошо. И он возвращался к общению, пытаясь разыграть это как обоюдное примирение, как компромисс, но в душе он понимал, что этот компромисс вовсе не обоюдный, что Маша попросту неспособна на компромиссы. Но что же тогда связывало их?

Наконец, он начал интриговать по работе против Маши, пытаясь вывести её на чистую воду и доказать, что он не слабее её и способен обойтись без неё. Эта борьба его изматывала, а Маша почти не выходила из себя. И он чувствовал, что в их отношениях ничего не меняется, никакая сила теперь не может уравнять их в правах: кому вы отдаёте себя в рабы для послушания, того вы и рабы.

И вот однажды он предложил Маше выяснить отношения наедине, и она, как ни странно, согласилась, хотя обычно она просто не удостаивала его ответом, или глуховатым голосом втолковывала, что они не равны, чтобы вести переговоры на равных.

Начинались зимние каникулы, и в первый день каникул Маша пригласила его в Лебяжье. Сама она жила в Петербурге, как и он, а в Лебяжьем у неё была тётка, с которой она часто разговаривала по телефону. Тётка со своей семьёй собралась на все каникулы в Москву, и попросила Машу пожить это время в их двухэтажном доме и посмотреть за кошкой, холодильником и отоплением.

Он думал провести этот день вдали от большого города, пообщаться с Машей в нерабочей обстановке, а вечером уехать домой. Он довольно быстро сориентировался в Лебяжьем, и Маша вышла на крыльцо и провела его в дом на второй этаж.

И вот у неё были голубые глаза. И она стояла возле окна в своих неизменных джинсах и мужской сорочке навыпуск, синего цвета. И она предлагала ему борьбу за власть. Всё честно.

— Я согласен, — сказал он.

— Тогда вот что, — Маша обвела глазами просторную гостиную, застланную ковром. — Дерёмся на ковре до полной победы; а для честности — без одежды.

Его щёки вспыхнули. Он не мог поверить в прозвучавшее предложение. Его представления об общественной морали и так были слегка травмированы тем фактом, что девушка пригласила его в жилище, где кроме них никого не было. И он собирался вести себя как можно более нейтрально, пить чай, общаться с целью углубления знакомства и примирения, а улучшив отношения, откланяться и отбыть восвояси, чтобы не компрометировать сотрудницу по работе. Теперь же Маша словно сорвала с него эту его моральную маску, и он уже почувствовал себя будто раздетым.

— Без одежды до каких пределов?

— С голым телом, — ответила Маша.

Чем больше он с ней общался, тем большую уверенность в себе она ему придавала. И он внезапно понял, что его конфликты с ней вызваны именно этой уверенностью, которую она в нём взращивала. Он становился с ней уверенным до такой степени, что не боялся быть самим собой и выражать свои реальные чувства и желания. Ни с одной другой девушкой он не позволял себе ничего подобного и был с ними предельно вежлив. А Маша, вызывая его на откровенное проявление чувств, всегда знала, как эти его чувства оформить, ну или обуздать.

Он помолчал, чувствуя, впрочем, что уже начиналась та самая атмосфера между ними, которую он так ценил.

— Это делается так, — сказала Маша и начала расстёгивать пуговицу на своём рукаве.

Он смотрел на неё во все глаза. Маша расстегнула свою рубашку и распахнула её на левую сторону. Это действительно была мужская рубашка! Никакой бюстгальтер не поддерживал у Маши грудь, потому что это почти и не требовалось.

Маша положила рубашку на кресло и, поочерёдно упирая ноги в сиденье, расшнуровала и сняла свои спортивные туфли. Потом выпрямилась и расстегнула свой ремень; стянула джинсы, прыгая по полу. Когда пришла очередь снимать трусы, оказалось, что у неё там всё выбрито. Наконец Маша нагнулась, напрягая ягодицы, и сняла свои белые носки.

Она стояла перед ним мускулистая, отчасти худощавая даже, совершенным мaльчиком, совершенной скульптурой со светлым умолчанием о пенисе.

Он почувствовал себя неловко, будучи одетым, и тоже начал снимать свою одежду. Маша ждала, пока и его ягодицы сверкнули своей белизной на фоне снега на соседних крышах за окном.

— Начали? — спросила она.

— Начали.

Маша мгновенно пересекла комнату, прыгнув на него с разбегу и повалив на ковёр. Он был к этому не готов, потому что рассматривал её розовые соски и гладкий живот. Он думал, как бы тактичнее выйти из этой ситуации, не нанеся повреждений девушке. Между тем повреждения уже наносили ему самому. Он ударился бедром о пол, всё ещё чувствуя хватку мускулистых рук на своём теле, пришёл в себя и развернулся, чтобы сбросить Машу с себя. Это ему удалось, но она всё ещё держала его в своих крепких объятьях, лёжа на боку. Тогда он согнул ногу в колене и просунул её как можно ближе к телу Маши, надавив ей на живот, и, действуя как рычагом, стал разгибать колено. Маша застонала, её объятия ослабели, и он вырвался и вскочил на ноги.

Ему никогда не приходило в голову напасть самому. Он воображал, что призван оборонять светские приличия. И эти приличия не предполагали нападений. Но тогда откуда эта воинственная красота, поднимающаяся с колен и вновь бросающаяся в бой?

Он не ожидал, что Маша повторит свой захват. Для него самого было непостижимым так запросто прикасаться к телу другого человека, и не только прикасаться, но и напрямую влиять на него, толкая или принуждая к тем или иным позам. В этом была жизнь. Она била ключом, била изо всей силы…

Маша вновь обняла его, сцепив руки в захват за его спиной, и теперь отплясывала, стараясь свалить его подножкой. Ей это удалось, отчасти из-за того, что ему было неловко находиться в такой тесной телесной близи с Машей. Они упали, и Маша прижалась в этот раз к нему всем своим телом, не давая ему вырваться.

Ему стало жарко. Он чувствовал, что у Маши есть стратегия, а у него самого стратегии не было, и он, хотя и воевал с ней, всё равно следовал за ней. От этого ощущения что-то будто забрезжило у него внутри, как это бывало перед эрекцией.

Между тем он лежал на животе, уткнувшись носом в ковёр, а Маша лежала на нём сверху, расставив ноги, не давая ему вырваться из её захвата. Ему показалось такое положение дел унизительным, и он рванулся изо всех сил, раскачивая эту горячую крепкую блокаду. Ему удалось упереться на колени и сбросить Машу с себя.

Он встал. Он уже тяжело дышал, потому что в последнее время не очень много занимался спортом. Маша раскраснелась и стала ещё прекрасней, когда вскочила на свои лёгкие ноги и снова набросилась на него, увлекая вниз.

Эти атаки волна за волной накатывали на него; Маша использовала, в сущности, один и тот же приём. Она брала его в плен и удерживала, не предпринимая более ничего. Но именно осознание плена, несвободы заставляло его сопротивляться изо всех сил, отвоёвывая себе свободу. Ему не приходило в голову пойти дальше и самому атаковать Машу. Между тем Маша расходовала куда как меньше сил в сравнении с ним. Она была так же влажна от пота, как и он, так же разгорячена, но его дыхание превратилось уже во всхлипывания, он шатался от усталости и во время очередных объятий Маши попросту повисал у неё на руках.

Он презирал себя за это бессилие, но сделать ничего не мог и в изнеможении положил свою голову ей на плечо, когда она в очередной раз со сжатыми губами обхватила его своей железной хваткой. От неё пахло атлетическим потом, как и от него, впрочем, но внезапно его нос у самой её кожи уловил едва слышный, но чистый и чувственный аромат, шедший откуда-то от ключиц. Очевидно, это было то, что называют феромонами. Именно этот запах уже чудился ему раньше, и связан он был с Машей.

Он глубоко вдохнул эту красоту и вновь очутился на ковре, чтобы почувствовать, что развязка близка. Он уже едва мог пошевелиться от усталости, его тело молило об отдыхе, и не было никаких резервов. Видимо, Маша это поняла и слезла с него. Он помедлил мгновенье и вновь стал медленно подниматься на ноги. Упираясь руками в бёдра, он стоял, наклонившись, не в силах выпрямиться. Маша смотрела на него. Ноги у него заплетались, он споткнулся, потерял равновесие… Маша подхватила его вовремя и опустила на ковёр. Он лежал без сил и смотрел на белые ноги у своего лица, и понимал, что его мучения вызваны его собственной силой, которую никто никак не мог до этого укротить. Ему захотелось попросить пощады, милости. Он только шевелил губами у этих белых ног, крепких мальчишеских пяток и ровных пальцев.

Маша наклонилась к его лицу и посмотрела ему в глаза.

— Помилуй меня, я твой, — прошептал он.

— Мой раб?

— Да.

Маша улыбнулась, совсем как мальчуган, победивший в дворовой драке, выпрямилась и отыскала в кресле свой ремень, которым связала ему руки за спиной. Потом села в кресло, положив локти на подлокотники, расставив ноги по своему обычаю. Он не мог отвести от неё глаз.

Он лежал связанный её ремнём и улыбался от счастья, потому что только что потерял свою свободу. Его заполняло чувство благодарности за его спасение, и он желал служить этой чудесной госпоже, у ног которой он лежал.

Маша улыбалась ему благосклонно. Он приходил в себя. Дыхание вернулось к нему, он пошевелился.

— Хорош гусь, — наконец насмешливо протянула Маша. От её голоса по его телу прокатилась жаркая волна и наступила эрекция.

— Вставай передо мной на колени, хватит лежать, — произнесла Маша без улыбки, но ему уже было достаточно событий, чтобы понять, как она относится к нему в действительности, чтобы реагировать на её сердце. Он вдруг понял, что не только он наслаждается сейчас её красотой, но и она любуется им, и поэтому постарался выполнить её приказ со всем изяществом, на которое был способен.

Он выгнулся, прочертил на ковре две дуги носками своих ног и очутился на коленях, лицом к своему насмешливому победителю.

— Я смотрю, тебе понравилось, — тихо сказала Маша, опустив взгляд на его восставший пенис. Он не знал, что ответить в таком положении. — Понравилось? — повторила она твёрдо.

Странно, он чувствовал, что Маша, отняв у него свободу, не дававшую ему никакой уверенности, дарит ему теперь способность быть уверенным и осознавать свои собственные желания и интересы, будучи подчинённым. Её вопрос словно открыл ему самому глаза на его собственные чувства. Она словно разрешила ему жить его собственной жизнью и выражать своё сердце.

Он смотрел в её голубые глаза, чуть не плача от радости, и читал там все свои ответы. «Как она отвечает за меня, как берёт ответственность за меня на себя? Как отдаёт себя мне?», думал он. Наконец он ответил:

— Конечно, понравилось. У Вас отличные сиськи, госпожа.

У Маши сверкнули глаза. Её ладонь приподнялась над подлокотником кресла. Он следил жадно, подавшись вперёд. Маша помедлила (он ждал), опустила руку на подлокотник и расхохоталась, откинувшись назад, ёрзая в кресле и дрыгая ногами.

Он покраснел.

— А ты не без юмора! О моих сиськах мы ещё поговорим, если тебя это волнует. Не всё сразу. Но сначала займёмся твоим воспитанием. С какой стати ты перешёл со мной опять на «Вы»?

Он почувствовал себя дураком, ему хотелось провалиться на первый этаж, ему ужасно было совестно, что он обманул доверие Маши.

— Я… я думал, что после сегодняшней победы… Маша… ты теперь моя госпожа…

Она вновь положила руки на подлокотники и подалась вперёд. Её голос звучал тихо, но она словно радовалась возможности научить его чему-то важному, поэтому её речь словно переливалась в полуденной атмосфере пустого дома:

— Я твоя госпожа с того момента, как ты впервые мне подчинился. Разве это произошло сегодня? Но если ты думаешь, что сделал это не добровольно, то тебе не было смысла участвовать и в сегодняшнем уроке. Сейчас я собираюсь развязать тебя, и у тебя есть выбор: либо воспользоваться душем, одеться и уйти, либо подставить мне свою шею под ошейник и получить первую порку раба. А как обращаться друг к другу — это всегда можно решить для общей пользы.

Известие о порке зародило в его душе надежду, что можно будет разделаться с угрызениями совести от его непорядочности по отношению к Маше. Он взглянул ей в глаза со смущённой улыбкой:

— Маш, лучше порку. Ты мне прямо жизнь открываешь.

Он увидел, как она расцвела и зарделась, и шмыгнула носом.

— Я отвечу тебе доверием на доверие.

Она проворно встала, и, обойдя его сзади, развязала ему руки.

Он покачнулся, словно витки ремня на его запястьях придавали ему ранее устойчивость.

— Что, потерял точку опоры? — весело спросила Маша. — Сейчас получишь у меня надёжное положение в обществе.

Он засмеялся. Маша забросила ремень в кресло — при этом по её телу от лодыжки через матовое колено, красивую талию, грозное плечо, уверенный локоть, гибкую кисть вплоть до продолговатых музыкальных пальцев прошла волна мускулов — и приказала ему:

— Стой здесь, пока я не вернусь. Руки назад.

Она, как козочка, скакнула в дверной проём. По деревянной лестнице застучали её пятки. Она напевала шлягер.

Конечно, оставшись наедине с самим собой, он стал размышлять о произошедших событиях. Про порку она сказала, а он согласился. А что это вообще такое? Нужно ли это ему? Почему Маша сказала про доверие?… И внезапно его осенило, что для Маши важнее всего было его доверие к ней. Она бы, кажется, не смогла без этого существовать. А он? А он не мог уже существовать без её глуховатого голоса и бодрого насмешливого насилия над ним.

Квадрат солнечного света, проходившего через окно и ложившегося на паркет, передвинулся к его коленям и ярко осветил его пенис.

На лестнице вновь застучали босые ноги, и Маша впрыгнула в гостиную, неся чёрный ошейник и плеть. У него перехватило дыхание, когда она вновь предстала перед ним, переступая с ноги на ногу, и он разглядывал её колени, узкие бёдра и бритую щель.

— Хороша Маша? — она отступила на шаг назад и покрутилась перед ним, но было видно, что она не придаёт своему телу ни малейшего значения, даже половые губы были лишены какого-нибудь выражения.

— А это что? — вновь спросила Маша, указывая на солнце у него в паху. Он улыбнулся и опустил глаза. Маша наклонилась и провела пальцами по его пенису. Мгновенно её пальцы тоже засверкали. Она отвела его крайнюю плоть и выпрямилась. В руках у неё был ошейник.

Он затрепетал, как полковое знамя на ветру. Она приблизилась и чётким и уверенным движением обняла его шею этим кожаным кольцом, как если бы он вошёл в её лоно и она охватила бы его мышцами своего влагалища.

Маша заставила его склонить голову, застегнула ошейник на пряжку, а потом зафиксировала замком и повернула ключ.

— Ну вот, принял присягу — от неё ни шагу, — сказала она, крутя ключ на пальце.

Не было сказано ничего о правилах, но в то же время было сказано всё. Этот ключ от замка, на который его только что посадили, и был ключом ко всем тем разговорам, действиям и намёкам, которые происходили между ними всё это время, как они впервые увидели друг друга.

Ошейник на его шее оказывал на него волнующее воздействие. По идее, он должен был его ограничивать и дисциплинировать, но в действительности возникало лишь чувство его связи с Машей, наслаждения от этой связи, наслаждения от свободы быть самим собой и подвластности Маше.

— Итак, урок мы начнём с изучения алфавита, — произнесла Маша и взяла плеть. — Вначале ты должен знать своё место и место твоей госпожи. Для этого рассмотрим первую букву и последнюю букву. Альфа и омега. Я буду альфой, а ты будешь омегой. Перейдём сразу к практике. Вставай в позу омеги.

Он лихорадочно вспоминал греческий алфавит, пытаясь представить себе, как можно собственным телом изобразить эту полукруглую букву с двумя симметричными линиями в основании. Наконец словно по наитию он опустился на локти, выгнулся и склонил голову.

— Молодец, пять! — искренне похвалила его Маша. — А сейчас я тебя накажу. Это будет наказание не за проступок, хотя ты изрядно сердил меня всё это время, а для того, чтобы ты впредь вспоминал это наказание, общаясь со мной, и вёл себя подобно благоразумному рабу.

Маша подошла к нему ещё ближе и наступила своими босыми крепкими ступнями на кисти его рук. «А ведь действительно альфа и омега», подумал он, и тут на его ягодицы слетел первый удар, и он почувствовал, как рассыпаются кожаные хвосты по его собственной коже, и услышал хлёсткий звук, и поразился, что это звучание имеет непосредственное отношение к нему.

— Ай! — вскрикнул он от переполнявших его чувств.

— Ну ты и девчонка! — удивлённо воскликнула Маша, не останавливая, впрочем, порки.

Он не мог бы сказать, что боль была нестерпима. Скорее, новизна ситуации и яркость ощущений словно высвобождали в нём эмоции, в которых он раньше не позволял признаться даже самому себе.

Обжигающие удары постепенно набирали силу, он чувствовал, что его ягодицы горят огнём. Он больше не кричал. Его кисти ныли под ногами Маши. Он усваивал ритм и неизбежность удара.

Под руководством Маши он послушно и без жалоб изучил весь алфавит. Внезапно удар настиг его ровно посередине ягодиц, и он вскрикнул во второй раз, потому что это было действительно больно. Но Маша уже сошла с его кистей и приказала ему опять встать на колени. Он подчинился, чувствуя неустранимый огонь сзади себя.

— Что ты чувствуешь? — спросила Маша.

— Благодарность, — ответил он после паузы. От его взгляда не ускользнуло, как при этом ответе вспыхнули щёки у Маши.

— Что ты хочешь сделать? — спросила она.

— Можно, я тебе руку поцелую?

Маша подошла к нему вплотную и поднесла к его губам свою ладонь тыльной стороной. Он зажмурился и с наслаждением поцеловал её. Маша забрала руку и взъерошила ему волосы на голове:

— Ты мне нравишься. Теперь послужишь мне. Я хочу ванну. Пошли, я тебе всё покажу.

Она взялась за кольцо на его ошейнике и потянула вверх. Он встал. Она повлекла его к лестнице, рассказав по пути, что на втором этаже находится гостиная и две спальни, а на первом — кухня, столовая, спальня и ванна с туалетом, а в подвале — котёл отопления и кладовка.

— Я люблю воду горячую, но терпимо, и лаванду туда, чтобы пена, но не слишком много.

Она оставила его стоять перед ванной, а сама прошла в столовую и села у городского телефона набирать чей-то номер.

Он включил свет и вошёл в ванную. Пересмотрел все ящики и шкафчики, найдя средство для чистки и средство для пенообразования. Вымыл ванну, заткнул её пробкой и пустил горячую воду. Прислонясь спиной к холодному кафелю, ждал, пока наполнится, потом вылил туда лаванду и взбил пену.

Когда он вошёл в столовую, Маша всё ещё разговаривала по телефону. Она увидела его краем глаза и жестом показала ему опуститься на колени. Он встал на колени и рассматривал свою молодую госпожу.

— Готово? — спросила у него Маша, повесив трубку.

— Да.

Она тряхнула головой и направилась в ванную. Через несколько минут она позвала его оттуда. Он вскочил. Открывая дверь ванной, он спросил, можно ли ему войти.

— Можно, заходи. — Маша была довольна, и глаза у неё сияли. Она приподнялась и велела ему тереть её спину мочалкой. Он осторожно провёл мочалкой по её лопаткам. Она дёрнула плечом:

— Что за неженка такой! Давай сильней разотри меня!

Он стал тереть сильнее. Маша довольно заурчала.

— Вот так бы сразу! Учить тебя ещё и учить! Ну хватит. Теперь идёшь в спальню на втором этаже в конце коридора и приносишь мне одежду. Запоминай, если ошибёшься, получишь пять ударов плетью. Трусы из сумки, что около кровати; штаны милитари из шкафа на вешалке, футболку чёрную там же на второй полке сверху, белые носки на третьей полке сверху. На всё про всё даю тебе три минуты. Да, мою одежду из гостиной занести в спальню и повесить в шкаф.

Он выскочил за дверь и понёсся вверх по лестнице. В гостиной схватил в охапку джинсы и рубашку из кресла, подобрал туфли, потом помчался по коридору в последнюю спальню, открыл там шкаф и повесил на вешалку одежду Маши, отыскал на полках то, что она приказала ему принести, потом открыл её сумку около кровати… Через мгновение он уже нёсся со стопкой вещей вниз по лестнице.

Он вновь попросил разрешение войти, Маша велела входить и становиться на колени.

— Молодец, хорошо служишь… Может, оставить тебя ещё на несколько дней?..

Она плескалась в пене и пыталась выдуть в кулак мыльный пузырь.

— Как тебе будет угодно, Маша. — Он был рад её предложению.

— Мне угодно тебя воспитывать, чтобы сделать из тебя человека.

— Да я чувствую… Как на чайной церемонии, с колен не схожу всё время.

Маша пристально посмотрела на него, подняла руку и сдула мыльные пузыри ему в лицо. Он закрыл глаза.

Маша поднялась и приказала ему подать полотенце. Он тоже встал и протянул полотенце ей, но она смотрела на него, качая головой:

— Ты должен меня вытереть.

Он развернул полотенце и накинул его ей на плечи. Она стояла боком к нему, не двигаясь. Тогда он стал осторожно промокать её спину и руки. Она повернулась к нему лицом и вновь спокойно ждала. Он почувствовал у себя эрекцию, когда едва касаясь, вытирал её грудь и живот.

Наконец, Маша облокотилась о него рукой и подала ему свою ногу, а когда он вытер её, перешагнула через борт ванны и позволила ему вытереть вторую ногу.

— Блядь, нежный, как девица, — покачала она головой, а потом кивнула на ванну. — Уберёшь тут всё.

— Да, Маша, — сказал он и прибавил, — можно мне тоже вымыться?

— Поцелуй меня в задницу.

— В каком смысле?

— В прямом. Ты не забывай, кто ты и кто я. Ты здесь для того, чтобы мне служить, понимаешь? Твои интересы меня волнуют лишь в общем эстетическом плане моего окружения. А за твою дерзость я накажу тебя так: в душ пойдёшь только перед сном, вернее, перед вечерней поркой. А пока почувствуй себя человеком второго сорта.

Маша говорила, прямо глядя ему в глаза, и он действительно почувствовал себя униженным и оскорблённым. Но это чувство было уже не то, что раньше, когда он был независим от Маши; теперь он испытывал прямо-таки потребность в воспитании, подозревая, что эта отповедь лишь начало его совершенствования.

— На колени, и целуй мою попку, — вновь приказала Маша.

Он опустился на колени и пополз Маше в тыл. Скромно поцеловал её в ягодицы. Но она потребовала ещё, крепче. Он повиновался. Наконец, она удовлетворилась этим и движением талии оттолкнула его от себя.

— Теперь помогай мне одеваться.

Он поочерёдно подавал ей футболку, трусы, брюки, потом надел ей на ноги носки.

— Как закончишь, приходи в кухню, — она смотрела на него сверху вниз, — посмотрим, на что ты годишься как повар. Сервируешь стол, а приготовить мне… приготовишь яичницу, для начала. Кофе сваришь и позовёшь меня, я буду на втором этаже. Да, если желток растечётся, получишь пять плетей.

Маша вышла и начала подниматься по лестнице. Он с восторгом смотрел ей вслед, потом принялся за исполнение своих обязанностей.

Когда он зашёл в кухню и осмотрел все шкафы в поисках необходимого для обеда, то поймал себя на мысли, что вспоминает сказку про Маленького Мука.

Он принялся за дело, растопил масло в сковородке, осторожно вылил туда желтки с белками, добавил приправу и уменьшил огонь. Одновременно нагрелась вода с кофе в турке, и он, ловя пену, перелил кофе в чашку и понёс её на второй этаж.

Маша сидела по-турецки на кровати и печатала на ноутбуке. Она позволила ему войти и стать на колени перед кроватью, и приняла из его рук кофе.

— Можешь сервировать, я сейчас приду.

Он удалился на кухню и поставил на обеденный стол тарелки, бокалы, разложил всё, что нашёл из приборов. Послышались шаги на лестнице.

Маша подошла к столу и протянула руки к стулу, но он опередил её и сам отодвинул стул перед ней. Маша покрутила головой и подошла ближе к столу. Он быстро подвинул за ней стул. Маша села, фыркнув. Он стал сбоку и подождал, пока Маша рассмотрит стол. Когда она обратила взгляд на него, он сказал:

— Маша, налить тебе, может, чего-нибудь?

Она колебалась.

— Ну налей… сока мне налей.

Не поворачиваясь к ней спиной, он открыл холодильник и выудил оттуда бутылку виноградного сока, перехватил её салфеткой и наполнил бокал.

Маша важно начала пить, оперевшись локтями о стол. Затем попробовала салат из крабов с базиликом. Намазала хлеб маслом и, зачерпнув красной икры, распределила её поверх масла.

— Подавай теперь главное блюдо.

Он быстро схватил сковороду и одним движением перебросил яичницу в тарелку. Желтки были целы.

Маша бросила на него взгляд, который он выдержал, потом начала есть. Ему было приятно смотреть, как Маша утоляет аппетит. Она повеселела и спросила у него, стоявшего сбоку с салфеткой в руке:

— Сколько готовила эту яичницу, всё время она растекается. Что у тебя за рецепт?

— Особого рецепта нет. Я просто тренируюсь в бережном отношении.

— На чём тренируешься?

— Боюсь, ты рассердишься, Маша.

— Говори! На чём?

— На сиськах.

Он еле сдержал смех, когда Маша звякнула вилкой о тарелку и покраснела.

— Ах ты… Так, нечего тут стоять без дела! Лезь под стол, снимай мне носки и целуй мои ноги!

Он опустился на пол и прополз под стол, где осторожно снял носки с ног Маши и, поочерёдно поддерживая своими руками прекрасные ножки за пятки, стал их нежно целовать. Его пенис пополз вверх.

— Всё, хватит! — скомандовала Маша. Он натянул обратно носки, она встала из-за стола. — Вымоешь посуду и придёшь ко мне наверх, мне потребуется твоя помощь.

— Маша, можно я приду с веером?

— Что ещё за девчачьи глупости? Зачем тебе веер?

— Чтобы компенсировать отсутствие душа.

Маша не на шутку рассердилась. Он торжествовал.

— Болтун! Болтушка! Я, кажется, знаю, как я тебя накажу… Но это потом, а теперь я запрещаю тебе говорить без моего разрешения. Встать! Животом на стол, быстро. И ни звука у меня…

Он наклонился над столом, Маша схватила его за ошейник и ткнула лицом в скатерть, и приказала взяться руками за край стола. Потом вскользь ударила его своей расслабленной ладонью по ягодице. Это было необычное ощущение. Затем удары посыпались один за одним, и вскоре стали обжигать. Ему страсть как хотелось застонать, отчасти из-за любви к искусству, а отчасти и из-за боли, тем более что усталость у Маши, на которую он рассчитывал, всё не наступала. Она лупила его ровно, и он скоро почувствовал, что сил у неё хватит на гораздо большее, чем он предполагал. Это его проняло, как тогда в офисе. Он снова вынужден был признать её силу. И пришёл момент, когда он сдался и крикнул — не столько от боли, сколько от неизвестности, сколько эта боль и равномерная неустающая сила будет ещё продолжаться.

Маша остановилась.

— Пять плетей за нарушение молчания. И жду наверху.

Она пошла к лестнице. Он повернул голову и смотрел ей вслед жадными глазами, не в силах досыта насмотреться и налюбоваться её подтянутой фигуркой, чувствуя, как пенис бьётся о край стола.

Он медленно распрямился и занялся посудой. Потом посмотрел за окно, пощупал ошейник и направился наверх, к лучшей девушке на свете.

Маша встретила его радушно, усадила на стул, вытащенный на середину комнаты, и объяснила, что ей надо готовиться к зачёту по английскому языку.

— Поможешь мне диалоги повторить, а? Вот тебе учебник, просто читай за первое лицо, а я буду за второе, а ты проверяй, правильно ли я говорю.

Она склонилась над ним, показывая нужную страницу в учебнике. От неё веяло теплом и нежностью. Он положил ногу на ногу, откашлялся и прочёл свой текст.

Маша отошла к окну, настроилась и произнесла свои слова. Он посмотрел в упражнение — всё было верно.

Постепенно его захватил это процесс: Маша была неглупой актрисой, и играть с ней в драматические импровизации было довольно интересно. К тому же произношение у неё было явно британское, в отличие от его собственного дурного американского.

Два академических часа пролетели незаметно, когда из прихожей снизу раздался звонок.

От него не укрылось, как внимательно посмотрела на него Маша. Но он намеренно небрежно развалился на стуле и перелистывал книгу.

— Ко мне пришли гости, — наконец произнесла Маша. — Но не воображай, что я заставлю тебя в первый же день нам прислуживать. Нет; ты останешься здесь и будешь учиться молчать.

Маша извлекла откуда-то кляп в виде чёрного шара с ремешками, отняла у него учебник, заставила его открыть рот, вставила этот шар, а ремешки застегнула у него на шее.

— А то проголодался небось.

Он оценил её юмор и попытался рассмеяться, но только разбрызгал собственную слюну.

— Вон слюнки так и текут. — Она взялась за кольцо на его ошейнике и принудила его встать на колени посреди спальни. Он согнулся пополам от хохота, который не мог реализовать, и от того, как этот нереализованный хохот звучал. Он оценил новую пытку.

— Руки назад; если сойдёшь с места до моего прихода, угощу тебя пятью… нет, десятью плетьми.

Маша прикрыла дверь. Он услышал её шаги по лестнице, потом внизу на первом этаже возник незнакомый женский голос, Маша что-то ответила. Потом оба голоса стали приглушённей; похоже, общение переместилось в столовую.

Он стоял на коленях в центре освещённой комнаты, не в силах закрыть рот, растянутый кляпом. Из-за этого слюна стекала по подбородку ему на грудь. Он не решался стереть её рукой, хотя номинально его руки были свободны. Но приказ Маши непостижимым образом дисциплинировал его, он ощущал совершенно определённые координаты, в которых ему было хорошо. Гораздо лучше, чем раньше на свободе. Даже не то, чтобы лучше, а совсем по-другому. Маша дарила ему жизнь, свою и его. Замкнув его на ключ, она подарила ему истинный ключ. Она научила его ключу.

Голоса внизу опять стали слышны. Два женских голоса. Потом лестница оповестила его, что вверх поднимаются их обладательницы. Он затаил дыхание. Не может быть! Неужели Маша решится сейчас предать их игру публичности! Она ведь сущий Сорвиголова… Шаги медленно приближались, стали доноситься обрывки разговора.

— Ну знаешь… я и сама не хотела откликаться на приглашение…

— Ещё чего! Раз приглашают, надо ответить вежливо… по крайней мере, подготовить внешний вид.

Он оглядел спальню. Закрыть и подпереть дверь? Спрятаться в шкафу? Под кроватью? Дерзкая девчонка! Я её за это люблю… Приказала мне с места не сходить. Проверяет, что ли?

Голоса звучали прямо за дверью. В узкий просвет ему было видно платье бежевого цвета, очевидно гостьи. Он замер. Будь что будет! Пусть Маша отвечает…

— Да, ты права. Так что, покажешь мне своё новое платье?

— Моё новое платье? Оно мне очень нравится. Только сегодня его примерила — ничего себе, хорошенькое.

— С декольте?

— С декольте, и сзади вырез почти до попы, как раз по мне. Сидит, наверное, сейчас меня дожидается.

— Сидит?

— А? Да, сид